Есть поэтические имена очевидно броские, четко выстаивающие собственные поэтические мифы, максимально подчеркивающие метод. Есть поэты гораздо более неуловимые, не фиксированные на каком-либо маркированном, жестком языковом пространстве, но, оставаясь собой, полностью сознавая художественную и жизнетворческую самость, совершающие неуловимые броски в самые неожиданные поэтические сферы. Опять-таки, это можно делать подчеркнуто, настаивая на полистилистическом качестве своей работы, а можно – незаметно, изящно, с грациозностью изысканного зверька, подстерегающего добычу.

Наталья Бельченко как раз – яркий пример последних. И зверьки здесь отнюдь не случайны – зооморфические, орнитологические, ботанические метафоры и даже своего рода авторские полумаски часто возникают в ее стихах. Но это не барочная избыточность и не маньеристские завитки (которые, впрочем, на своем месте прекрасны), не украшения, но механизмы порождения смысла.

Но, кстати, зверек – в сущности, часть пищевой (читай – онтологической) цепи, жертва и хищник одновременно. Что первично здесь, разгадать невозможно, да и не стоит пробовать. Сама Бельченко убедительно пишет об этой амбивалентности поэтического существа в программном, в сущности, стихотворении:

Или в тебя он глядел, как в воду,
Только с охотником и зверьком
Был ты до этого не знаком.

О, ты зверек, и тебе таиться,
Кажется, легче, чем видеть лица.
О, ты охотник, и различат
Люди в толпе твой голодный взгляд.

Двойственный статус поэта, ловящего мир и постоянно ловимого им (вспомним известную эпитафию Сковороды и обернем ее от странствующего философа к гармонизирующему и одновременно иронизирующему поэту), постоянно создает зазор между абсолютной свободой поиска и абсолютной же зависимостью от внешнего мира.

У Аполлодора рассказывается об опустошавшей Кадмею чудовищной лисице, которой было предопределено судьбой, что никто, выступивший против нее, не сможет ее настигнуть, и о собаке Кефала, которой судьбой было предопределено и то, что собака эта настигнет любую добычу, которую станет преследовать. «Но когда она кинулась догонять лисицу, Зевс превратил обеих в камень», – пишет мифограф. Классический парадокс бог разрешает чистой аннигиляцией ситуации, совершенным снятием, каковое и не снилось Расселу или Остину. Но окаменевшие звери, по сути, – скульптурная группа. Рассеченный волей парадокс абсолютного преследователя и неуловимой жертвы в синтезе предстает актом художественного творения.

С другой стороны, поэт оказывается не только преследователем / жертвой. Он еще и бесцельный, казалось бы игрок-с-пространством, нелепое существо, уподобленное мчащемуся незнамо зачем и незнамо куда страусу:

Есть такая птичка страус –
Обгоняет поезда:
Занимательная странность
Эта быстрая езда.

Так и ты, поэт, бесцельно
Вслед за поездом бежишь
Сквозь огни Святого Эльма
И навязчивый Париж…

Бесцельность эта оборачивается, однако ж, финальным жестом субъективного, даже эфемерного изъятия себя из мира – опять-таки, в творческом акте:

Чтоб под куцым семафором –
Ну хотя бы на вершок –
Вопреки житейским спорам
Спрятать голову в стишок.

Это, так сказать, автоиронический модус, а вот та же метафора в более трагическом разрезе:

Подступает личный хаос,
Персональный, только твой
(и ведешь себя как страус
Со своею головой).

Рукодельем иль бездельем
Ты его обременил?
Трудно справиться с похмельем
От взыскательных чернил.

Общая просодическая легкость (вообще, качество Бельченко) позволяет «замаскировать» (да-да, именно как страус со своею головой, замаскировать только в собственном представлении, на деле же подчеркнуто – необычностью позы – явить) пронизанность стихов Бельченко глубиннейшими формулировками «основных вопросов» миропорядка – в их применении к творческому акту. Не вступая формально на поле новейшей метакритики, она, по сути, занимается как раз метаанализом творческого акта и сопутствующих ему психологических, метафизических, логических, мифологических… (и сколь угодно далее) обстоятельств.

Это, во многом, обеспечено самой стиховой культурой Бельченко. Постакмеистическая объективизация – и сиротливая интимность парижской ноты, умеренно-авангардная многозначность и центонность – и метареалистический сдвиг смыслов соединяются в ее поэтике образуя единое целое. Характерно однако, что множество источников поэтики Бельченко переплавлены в едином котле, образуя собственный язык. Не менее важна и осознанность этих силовых линий, соединяющих современного поэта с предшественниками. Блумовский «страх влияния», кажется, преобразился у Бельченко в своего рода незаметную игру, прятки летом на даче, причем не детские, но юношеские, когда игра, не утратив соревновательного духа, перестает быть битвой не на жизнь, а на смерть. Теперь это – некий способ игрового общения, перенесения несказуемых чувств и мыслей в область слегка ритуализированного действа, выходящего за рамки обыденной логики, но не впадающего полностью в пространство сакральных мотиваций.

Сам строй большинства стихотворений Бельченко говорит о чрезвычайной, неразрывной сцепленности всех элементов текста, об осуществлении тыняновского принципа «единства и тесноты стихового ряда»:

Подвишенно лежишь,
Зрачками ягод встречен,
По уши вдавлен в тишь –
И вывернуться нечем.

Так, с телом разобщен,
Колеблешься под кроной –
Под множеством имен
Известен туче сонной.

Вишневый вкусный глаз
Переглядит любого.
Вишнёво птице всласть,
Ей надо птицелова.

В наибольшей, быть может, степени поэтике Бельченко близки принципы, объединенные в известной статье «пяти авторов» понятием «семантическая поэтика», с той лишь поправкой, что поэт не следует исключительно линии Мандельштама и Ахматовой. Да, мандельштамовская темная прозрачность, максимальная компактность при открытости текста восприятию здесь в значительной мере присутствует, но есть, – повторюсь, – и подчеркнутая неоклассичность фразы, и метареалистический излом нагнетаемого образа.

В мире маркированных поэтик стихотворения Бельченко просачиваются сквозь пальцы, они неуловимы для прямолинейного интерпретатора. Лирический герой прячется за «лирического автора», и вроде бы всё понятно, но меж строчками собираются едва уловимые оттенки, не сводимые к линейности и упрощению.

Данила Давыдов

Наталья Бельченко на Сакансайте
Отзыв...