– Не могут сюда привезти что-нибудь лучше этой дряни? – брат вытащил пачку "Черноморских". Ему было четырнадцать лет, и он старался говорить грубо и коротко. Волосы он пытался зачёсывать назад, но они всё время падали на лоб и он откидывал их привычным движением руки, а его фразы становились всё длиннее и восторженнее.

– Я привёз "Шипку", – спичка не загорелась, я заложил её под крышку коробка и зажёг вторую, – Тебе здесь не скучно?

– Нет, что ты, здесь очень весело, люди такие простые, и сады цветут. Да ты ведь сам любил смотаться к деду на весенние и летние каникулы.

– Да, любил. Но уже не люблю. Вся эта поэзия природы мне надоела. "Місяць на небі, зіроньки сяють", в хате напротив самогонку хлещут.

Действительно, их хаты напротив доносились звуки гармони, пьяные возгласы. Брат внимательно посмотрел на меня:

– Там свадьба. Сосед выдаёт старшую дочь за тракториста.

Ого! Это удар в солнечное сплетение. У меня на секунду зашлось дыхание. Свадьба, Люда выходит замуж. Ночь, луна, калитка – шесть лет назад мне было четырнадцать. У неё была светлая коса и руки в мозолях от грабель. Я целовал эти руки, здесь, у калитки. Её кожа пахла землёй и хлебом. Она не понимала, зачем я целую ей руки. А я... Чёрт возьми, что я собой представлял тогда? Смесь надутого индюка и сентиментального ягнёнка. Я делал ей изысканные комплименты и говорил об улыбке Моны Лизы, о слиянии с природой, о Жан-Жаке Руссо. Она смотрела на меня узкими карими глазами и словно чего-то ждала. Я не понимал, чего. Меня распирало от сознания своей сложности, непохожести на всех окружающих. На неё. И весь этот бред рождал во мне какую-то болезненную застенчивость. Я не мог обнять её. Я был бессилен перед простотой. Я целовал ей руки и уходил домой спать. А во сне... Чёрт побери эти сны! Я презирал себя за эти сны. Это было слишком просто и, как я говорил, вульгарно. Это была расплата за литературщину. Голос плоти. Бог и баядера. И вообще.

– Она здесь побывала в руках у всех хлопцев, – нарочито грубо сказал брат. – А вот младшая сестра её мне нравится. Похожа на цыганку. И ножки у неё неплохие.

– У тебя плохой вкус. – Я потушил сигарету.

Брат обиженно откинул волосы со лба и пошёл к колодцу. Пил из ведра, проливал воду. Я по-прежнему стоял у калитки. На той стороне улицы скрипнули петли, и в темноте что-то забелело. Я не узнал её сразу. На ней была белая силоновая кофточка, туфли на высоком каблуке. Завивка совсем не шла ей – чистый высокий лоб исчез под беспорядочно накрученными волосами.

– Здравствуй, Вадик! Мне мама сказала, что ты приехал. Она растерянно замолчала.

Я открыл калитку, подошёл к ней и взял за руку:

– Здравствуй! – я сказал это слово каким-то не своим. придушенным голосом. Вдруг она заговорила обыденным тоном, как моя мать за обедом, и мне сразу стало легче:

– Как у тебя дела? Ты, наверно, стал уже писателем? Ты ведь собирался ехать в Москву.

– Ерунда! Я учусь в мукомольном институте. Буду конструировать самогонные аппараты. А у вас я вижу уже налажено производство?

– Ох, забыла сказать – я выскочила замуж. Он хороший парень. Не пьёт, зарабатывает хорошо. Идём, я вас познакомлю.

Она потащила меня к себе в хату. Я вошёл за ней в сени. Дальше я всё делал в каком-то полусне. Поздоровался. Жених был трезв. Новый, дорогой и плохо сшитый костюм не ладил с его коренастой, неуклюжей фигурой. Загорелую шею давил воротник белой рубахи. Звали его Петей.

Что-то говорила мать Людки. Родственники с потными, красными лицами пели плаксивыми голосами. В хате плавал тяжёлый самогонно-самосадный туман. Я выпил одним духом стакан самогона и набросился на жареную картошку.

Жених расспрашивал о том, какие носки модны у туфель в городе, и трудно ли в Одессе получить квартиру. Он ругал своего бригадира и надеялся на будущий год построить хату. Всё было просто здорово.

Потом танцевали чарльстон под гармонику. Этого я не вынес. Потихоньку вышел на улицу. Дома уже легли спать. Брат стоял у калитки и смотрел на дверь Людкиной хаты.

– Бери вёсла, малыш. Пойдём покатаемся.

И мы пошли по тёплой пыли.

Вода в лимане напоминала расплавленный свинец. Мы плыли прямо по лунной дорожке. Земля была вбита тёмным клином между небом и водой.

– Послушай, Вадик, я хочу написать стихи о лунной ночи. И не знаю, зачем нужна луна.

– Луна нужна романтикам, влюблённым. И поэтам, чтобы ломали над ней головы. Сравни её с ятаганом или с ломтиком дыни. А хочешь ошарашить современностью – сравни с циферблатом или неоновым фонарём.

– Да нет. Всё это банально и глупо, – брат заговорил горячо и уверенно. – Вовсе не для того луна, чтобы подыскивать для неё закрученные сравнения. Кривляние это. Изысканно и безжизненно. Луна – это просто луна. А нужна она для того, чтобы освещать тропинку в саду между цветущих абрикосов. При луне лицо девушки, идущей рядом, становится прекрасным, а глаза – тёмными и глубокими как небо. – Он сбился и замолчал.

Я сидел ошеломлённый. Малыш разбил меня. Всё ясно. Начал он правильно. Луна должна освещать дорогу влюблённым. А вот сравнивать глаза с небом – это плохо. Это – моё. Надо было просто целовать эти глаза, эти губы.

С мокрых вёсел стекали капли и падали на дорогу. Мы шли молча. У калитки остановились.

– Извини, старик, – брат передал мне вёсла, – Меня ждут.

От людкиного забора отделилась тоненькая фигурка. Я узнал младшую сестру невесты. Брат подошёл к ней. Она, заметив меня, смутилась. Но он взял её за руку, сказал что-то, они рассмеялись и побежали по дороге к лиману. Я стоял как дурак и смотрел им вслед. Сначала они бежали, поднимая пыль, потом пошли медленно, и он обнял её плечи. И, честное слово, здорово у него получилось. Просто и... не вульгарно. Так и пошли они к лиману, и на фоне серебряного лимана стали маленькими чёрными фигурками – чёрные человечки на серебряном небе – как в мультфильме.

– Эгей, Вадыку, – позвал меня дед с порога.

Я положил вёсла и стал рядом со стариком на пороге.

– Послушай, дедушка, почему листы на калитке с полумесяцем?

– От чуднЫй хлопэць! Не полумесяц это, а подкова. Подковки штамповали в моём цеху. А місяць і справді блищить на небі як підкова. А знаеш – підкова, навіть маленька, – це на щастя.

Мы пошли в хату. Я лёг в свою постель. Луна пылала в квадрате окна. Я засыпал. Луна вплыла в комнату, стала большой, концы её всё сильнее загибались, напоминая подкову.

– Да, они правы. Малыш прав – луна нужна влюблённым. Дед прав – подкова – на счастье. Луна нужна всем. Счастье нужно всем.