НАЗАД

АЛЕКСАНДР
КАРАМАЗОВ

ВПЕРЕД

ПРЕДИСЛОВИЕ

Среди моря соперничающих за внимание читателя авторов, так легко затеряться хорошим стихам. И любые ухищрения, вроде предисловий, зачастую, тут бесполезны, именно, потому, что кажутся только ухищрениями. Попыткой обмануть, завлечь…

Но это предисловие имеет цель просто кое-что пояснить.

Карамазов был из тех, кому не требуется много усилий, чтобы привлечь внимание. Обаяние его личности заставляло многих внимать ему с открытым ртом, какую бы чушь он не нес. Сам он был, как поэма!

Но, теперь это лишь легенда, и нечем её подтвердить. Поэт умер, и вот его стихи, такие как они есть… Я верю, что они не нуждаются в предисловии, и все же хочу обратить ваше внимание, на несколько моментов. Уж, коль скоро, вы всё равно, отвлеклись, от своих занятий.

Во-первых, эта подборка стихов составлена не им самим. Хотя, возможно, будь поэт жив, он бы вообще, ничего не выбрал для публикации, такой уж он был.

Во-вторых, Александр Карамазов родился в 1962 году. Период его активного творчества пришелся на тяжелые годы для искусства вообще, а уж для литературы и подавно. Когда, кто-то создавал кооперативы, устраивал свою жизнь, мирился с тем, что “поэт перестал быть пророком”, автор творил. Как будто, пытаясь доказать себе и другим, что вечные ценности по-прежнему вечные. Доказать, кажется, не получалось, отсюда — надрыв.

В-третьих, не ищете прямого смысла в стихах. Это бесполезно. Не удивляйтесь культурологическим и историческим сдвигам. Вы входите в иной мир. Доверьтесь своим ощущениям, и я уверен — вы не разочаруетесь.

Краткая биографическая справка:

Карамазов Александр Анатольевич (1962 - 2001).

Уроженец подмосковной Малаховки.

Детство и юность (с 1972 по 1981 гг.) прошли в Лобне.

1977-1980 – годы учёбы в ПТХУ №64 (Худ. Училище в Москве).

Стихи писать начал рано, но записывать их (по его собственному признанию) стал только с 16 лет.

В начале 1980-х участвовал, как поэт и художник, в нескольких самиздатовских журналах и альманахах («Корабль», «Морская черепаха»).

В конце 1981 года семья вернулась в Малаховку, из которой он уже редко куда выезжал.

С 1980 по 1988 гг. сменил множество профессий: художник-оформитель, слесарь, грузчик, строитель, кочегар…

С 1988 г. – фактически безработный; «занимался бизнесом и Бог знает чем…»

Осенью 1988 г. появился на свет его первый ребёнок (потом будут ещё трое).

Публикации: альманах самиздата «Корабль» М., «Гуманитарный фонд», «Малаховский вестник», альманах «Малаховка».

И в том, что встречный —
                 словно в воду канет,
Когда ПРИЛИЧНЕЙ — НЕ ИМЕТЬ ДРУЗЕЙ…
За ним спешишь с обидою своей,
Доказывая в воздухе руками.

Ещё зима — зима не в полной мере,
прелюдия; во льду, как голограмма,
вдруг проступает лист.
Оконные вторые рамы,
как акварели, вносят в двери —
работа, милая в апреле,
и так же воздух чист.

Теперь не обойтись без разговора
и о погоде: должен выпасть снег;
двойная муха будет спать в окне,
сухая, вхруст морозного узора.
А дальше всё как будто наизусть:
в укатанных дорожках общий двор,
где галки воробьев сгоняют с булки,
и, торопясь на спевку в детский хор,
мальчишка будет пробовать сосульки
на ДО, на МИ, на вкус и просто хруст.

Потом подряд; не всё ль равно, с чего —
чему не быть и быть на видном месте:
мальчишке с льдышкой, льдышке без него,
снежинке, жениху или невесте
с их стариками,
                 нудно как закон,
твердящими: «Во всём есть свой резон».

Какая разница! В подобное из утр
вы улыбаетесь их вечному резону —
в цигейковых поддёвках, по сезону
перелицованных «не мехом внутрь».

1984

***

Когда напьюсь — восторг щенячий,
Как трезвый — жизнь нормальная, собачья,
С похмелья — золотая середина,
По-человечески — ни мальчик, ни мужчина.

***

Когда-нибудь я выйду на дорогу,
и будет снег... Так близко будет снег,
что я смогу его вдыхать и трогать, —
в четырёх стенах умерший человек.

Так близко будет снег, но он не станет таять,
залепит веки (заострится нос);
сын, наклонившись, вряд ли и узнает,
и слава Богу — видно не дорос.

янв. 1996

МОЛИТВА В ПОЕЗДЕ

...И студенистые пруды, протоки,
в изморози луг.
В электричке рассвет мешается с лампочками.

— Здравствуй, первенец мой,
мой Фа лучезарный
на пороге в школу!

— И Андрюшка, мой другий
(как в песне поётся
про одну беспечную девку),
моя Летучая Мышка,
что видишь сегодня,
какие танцы танцуешь,
не подменили ли
тебе тапочки в детском саду?
(Ой ли, ой!)

— И Ля, моя Птичка, Птичка Ля...
И эти зоологические семейные клички,
распространяющиеся на всю жизнь,
позволят ли они взвешивать тебя на руках
так же, всю жизнь,
мой Крепыш, мой Снопик, моя Кубышка?!

— Дочурка Иришка,
твой доктор сказал: у тебя кровотечение;
а твои «враги» и «убийцы»,
равно как и твои «друзья»,
мне кажутся неживыми картонными гномами,
высосавшими из тебя всю жизнь
до последней кровинки.

Ты молода и красива,
но тебя почти нет.
Неужели, Молодая Красивая Сильная,
ты вернёшься к ним
умирать?

— И мама, милая мама,
вчера твои именины (58),
тебе так хотелось гжельский чайник,
что ты «выпросила» его у соседки.
Милая, я так тебя люблю,
ведь я приехал без подарка.

— Оленька... Оля,
Любимая, Вечная, Жена моя
на всю жизнь!

И возносится день животворной зарёй
в тонком обруче их золотящихся лиц...

Помяни мя, Господи.

1995

***

Одомашнивай меня,
      одомашнивай!
Вбей безгрешной слезою в быт,
чтоб, как пахарь, почерневший над пашнею,
обливался потом над бесплодной землёй,
      где, может быть, клад зарыт.

Одомашнивай — ты мать.
         Улыбка твоего ребёнка
            оголённей души,
с которой сбиты скорлупы,
      а на их месте появились мозоли;
она звереет от боли.
Ты — мать.

Брось мне кость
      домашнего очага —
хочу тепла,
   исхожу слюною
         над румяной котлеткой,
съел бы целого барана,
выкапывал бы мёрзлый картофель из земли,
только бы доставить тебе удовольствие
своим звериным
      аппетитом.

Но бойся:
когда забрезжит рассвет,
я возьму (из сарая) заступ,
и ускачу на деревянной ноге
      старого бродяги Сильвера
на поиски
   несуществующих
         сокровищ.

16 августа 1988

У МОГИЛЫ НЕИЗВЕСТНОГО ГЕРОЯ

Что было — было до меня,
и без меня. Одно неясно:
как чья-то смерть была прекрасна,
при том, что жизнь была пуста...

И всё же — жертва не напрасна.
Я не могу её принять
и не принять:
   над нами властна
её слепая правота.

1986/87

САБОТАЖНИК — ОДИН В ПОЛЕ ВОИН

Чьи кулаки нам грозили с войны?!
Снайперы с детства въедались в умы.
Вроде, один среди сотен врагов...
«Не заводить, не дай бог, дневников.

Лучше не думать... Ничьи кулаки...»
Он узнавал их по смачному поту.
От делового: «Раззява, работай!» —
думал: «Вот фиг, не четыре руки...»

Тихо сидел, притулившись бочком,
с книгой раскрытой, в заросшем окопе:
взгляд исподлобья, на стёклах очков, —
будто глаза позабыл в перископе.

июнь 1988

УТРО НАКАНУНЕ ТЕРРАКТА

Я хочу померяться силой не с человеком,
а слабостию не с ребёнком;

первый обидит — я не отвечу,
ребёнок слабее — он заплачет.

Но я хочу померяться силой не с человеком,
а слабостию не с ребёнком;

первый лишь ранит, не добивая,
ребёнок играет — До полной победы!

Если меня только ранят — нанесу удар из засады,
и дети заплачут: «Он убивает всерьёз».

Но я хочу померяться силой не с человеком...

1982 — 1984

***

Российский волк столетнего Парнаса,
он исхудал, и по зубам лишь мясо
варёное... но с губ летит, легка,
от семечек сухая шелуха.

Он переваривает старые обиды:
«Пускай теперь я на цепи для вида,
цензура мягкая для них — блаженный миг...
Всеяден я, и пожиратель книг.

Паромщик я в разливе «жёлтой» прессы,
но нет тоски о первобытном лесе
поднятых рук... Решится в одночасье,
кому не вдруг, вдруг, выпадает счастье».

Почуяв, кони давятся от храпа —
волк из капкана выгрызает лапу;

но рвёт и мечет — с губ летит, легка,
от семечек сухая шелуха.

25 марта 1988

ПОДПИСЬ К КАРТИНКЕ: Искусство

И закат нарисован
на дне с озёрною рыбой,
и лодка — оторванной цепью
скребёт по воде,
а небо стоит ещё полное грома.
Полынь, лебеда да берёза
настояны в сорванной криком гортани.
Что кричит человек на другом берегу
и машет руками?

нояб.- дек. 1995

ТЕНИ ПОЭТОВ

                     М.Н.Ромму

1

Переходя на личности, бунтуем:
мол, все вы (ваши псы и ваши пастухи)…
И после, вроде исповедь врачует,
выбалтываем — дело бы! — стихи,

не отделяя, в чём и чья вина,
словами чьи покрыты имена,
но будто всё происходило с нами —
и снова лица скрыты именами.

2

Великое мы славой окружили —
в парад Имён, не схожих по лицу —
но похвалы не всякой заслужили,
ВСЕГДА ГОТОВЫЕ К БЕССЛАВНОМУ КОНЦУ...

Но трижды славлю, кто подобный спор
переводил в негромкий разговор —
источниками пользуясь живыми,
Святое восстанавливая имя.

3

Как было много лет назад,
Мы говорили не об этом...
Но всё о жизни говорят,
Собравшись за столом, поэты.

Лишь всё во времени смешав,
Я одного искал меж ними:
Как говорили неспеша!
Какими были молодыми!

1985

***

   Я чувствую под кожей чешую и жабры, и свой прах,
и мясо белое оленя.
   Не видеть её неделю — бессилие кролика,
упавшего замертво после полового акта — мы не виделись
вечность;
   не видеть её неделю — счастье кота, дорвав­шегося
до валерьянки — мы не виделись две картины несбыточных надежд.

   Вползаю не любовником, а гадом с оплывшими
блевотными веками,
   в груди у меня два сердца, как у пойманного голубя,
а третье во рту — так сильно прикусил язык.

   Где я был — что ей отвечу, если ничего не скрываю...
но что я могу ей сказать.

   ...Весенние деревья, ещё не набравшие сока, звонко лопаются под топором, как сахарные косточки — это моя работа,
   но за неё платят два кармана табачных крошек и немного меди на обратный проезд — если где-то меня ещё ждут, если мы любим друг друга;
   верней — это всё, что остаётся от целой вечности несбыточных надежд.

1986

                                            К.К.

Не знаю, чем стала для нас
Последняя встреча. В то утро
Мы жгли для тепла и уюта
На кухне невидимый газ.

И был так понятен язык
Со сцены сходившего лета.
Не стал я, конечно, поэтом,
Ты больше не плачешь от книг…

1984

ГУЛЯКИ

   ...А тем же утром
До первой пыли
Мы возвратились,
И жадно ели
И много пили —
Пока напились.
   Но в тот же вечер
С собачьим лаем
В путь снарядились,
Нам на дорожку наливали,
И мы напились.
   А в «день такой-то»,
Как на вокзале,
На нас бранились:
«Вы кто такие? Мы вас не звали,
Ещё напились...»

1982

ПОМИНКИ

(ОБЫЧНЫЕ песни — те, которые исполнялись по обычаю... на свадьбах, похоронах, поминках и т.д.)

Что-то заспал — так всегда неуместно
вспомню вдруг: женщина... так же (при ком?)
силилась вспомнить обычную песню
с медленным вздохом — будто зевком.

Валом народ. Выносили чего-то.
Чью-то рюмку, забывшись (иль случай такой),
выпивали с окошка одну за другой,
и уже собирались и шли на работу.

Я работал тогда на бесценном металле:
относил, подвозил — не садился курить;
а необычные песни мешали
что-то вспомнить — чтоб всё позабыть.

1986

ВОСПОМИНАНИЕ

Я верю живым приметам,
портретам...
(Кому их писать?)
По фотографии —
деда —
на кладбище
трудно узнать.

Сентиментальным бредом
казалось порой
и снами —
моё увлеченье
предметом,
бывшим его часами:

глупо, банальной рифмой,
но попадая в такт,
за сутки
бежали час с лишним —
мерно
«тик-так,
тик-так».

А дед опаздывал вечно —
в надежде
на этот час...
Я верю живым приметам,
предметам,
помнящим нас.

авг. 1987

ВОЗВРАЩЕНИЕ С РАБОТЫ

У меня аллергия на металл в организме:
вид маленького паровозика, застрявшего в моём глазу,
становится моим взглядом на вещи;

но раз в сутки, возвращаясь с работы, [вижу:]
цветут деревья,
а потом сразу идёт снег.

1987

В ДОЖДЬ ПОД ДЕРЕВОМ

Ещё деревья держат дождь.
Подумать: шелохнись — и всё прольётся,
и засквозится, отразится с позолотцей
сквозь ветви небо... солнце! ну и что ж,

— пусть будет и оно, и ливень (в дрожь
лист пробирает) —
      ясности не требуй.
И лишь хвалы произносите небу,
оно ответит: «Ты — живёшь».

1986

***

Какой был сад! — все яблони опали,
Морозный пар струился от земли...
Ещё вчера — ты помнишь? — пролетали
Над самым нашим домом журавли.

Я помню ТО, и то лишь удержал
Не памятью, а будто самым взглядом:
Сад яблоко последнее держал;
И твой отъезд, и что была ты рядом…

1986

СОН

Легчайшие — во сне — слова
росли из губ сухой травинкой.
Любовники, мы шли в обнимку,
свой оставляя сеновал.

Обещанную «навсегда»
я обнимал свою подругу,
и сеном пахла борода,
её теплом и дымным лугом.

Мои слова струили кровь,
и плоть казалась их живее.
И было слово — как «любовь»,
других соломинок алее.

Но с лёгкостью, с какой
в молчанку дети то играют,
то не играют с «тем» и «той», —
она сказала: «Я не знаю»,

нарушив правила любви.
Сон становился очевидней,
и я воочию увидел
себя, метущимся в пыли —

слова корнями проросли.
Я прахом стал, придя из праха…
На куст, торчащий из земли,
мочиться подошла собака.

16 авг. 1993, Малаховка

***

Всё не забыть. И женщин не забыть,
Когда, не зная пагубной привычки,
Выходишь ночью в кухню покурить,
И не дождёшься первой электрички.

А нравится мне в женщинах чужих
Приветная домашняя усталость:
Как им тепло в своих платках простых,
И то, что счастье малое досталось.

1985

СОН С ПРОБУЖДЕНИЕМ

В некотором давнем царстве
или некотором текущем государстве

над озером дети смеются —
можно рукой дотянуться...

Можно обжечься крапивой,
съесть недозрелую сливу,
можно попробовать на язык,
как острый тростник —
      акулий плавник;

вверх по реке, вверх по реке
подняться в спальном мешке;

...где волки доят коз, а ульи без забот,
без скверных и опасных пчёл рождают мёд...

      Но сны — не дальние края,
где, аки по суху, идёшь по звёздной пыли
с сумой и посохом, и веришь чудной были,
где так всё просто начиналось с «жили-были»,
      а просыпаешься: Иван-дурак — не я!

1985

***

Мы решили — никто не Моцарт.
Посоветовались и решили,
Что серьёзно не согрешили:
Ну и что ж, что никто не Моцарт!
Только поздно — не разуверят,
Мол, по молодости поспешили,
Или — проще того — не решили...
Что ж, не в Моцарты — так в Сальери!

1984

***

                              Лене Калашниковой

Как в церквах старинных голосники —
Точно дыры в куполе — не понять,
Отчего не замазал их мастер — ни дать, ни взять:
На Руси не повывелись шутники;

Так же в крохотном зальце, где акустика — ноль,
Я дырявым ощущал себя голосником,
Может быть, накопителем си-бемоль,
И дыханья певицы со сквозняком.

Я не слышал, чтоб пела она — жила! —
В той деревне, станице — я не был там...
И на санках мама меня везла
По знакомым — забытым давно местам.

Блохи парятся там в парной,
Тишина на берег плывёт — домой.
Это — будто подслушанный в дымной пивной
Разговор о себе, как с самим собой.

Кто услышит, чтоб пели голосники? —
Но в пустующей церкви шаги легки,
Будто небо держит за воротник,
И живой — по стенам — журчит родник...

За столом сижу: то ли водку пью,
То ли песня её во мне, точно бред —
Как закралась? — да, видно, уловку свою
Просчитал тот мастер на много лет.

дек. 1998

***

Как убывают дни! Хмельно и круто:
Где нечем крыть — не обойтись без лоска,
Но — вдруг! — становится весомою минута,
Как оттиск с беглого наброска.

СМЕРТЬ ПОЭТА

Он издыхал испражнённым осетром
на нересте... Два рыбака-подростка,
пожалуй, находили слишком плоским
его — для ловли каменным багром.

Но он скорей почувствовал нутром,
как были их улыбки белозубы:
забил хвостом, засуетился глупо,
как на крючке — с раскрытым ртом...

1987-1994

«БЕССОННИЦА» (рисунок Врубеля)

Сквозь призрак сна, где преступленье грубо,
Зевает явь, за плечи теребя:
Всему пристрастен слишком бледный Врубель,
За всё святое лишь казня себя.

«Бессонница» — так неудобна поза,
И смерть глупа тем, как опять близка;
И краткий сон: Вангоговские ЗВЁЗДЫ
для Врубеля — рисунок потолка.

1985

                             В альбом М.Ромму

Мы лишь едва коснулись в разговоре
Того, сего, компьютеров, машин —
Я думал о «провинции души»,
Парадоксальности и собственном фаворе:

Неужто этот лысый господин
Меня достанет, даже нет, не в споре,
А в чём-то, прибавляющим седин,
Ума, и силы дураку в фольклоре...

4 июля 1998

ИЗ КАРЕЛА СЫСА

За сотни собак,
что я пожалел,
приручил и — выгнал,
думал: «Не приживётся
этот бездомный
с раздавленным боком,
даже если бы выжил...»

Я дал ему молоко
и фарш размял в хлебе,
будто бы с этим псом
разговаривать мне на небе.

7 сент.1987

***

Люди живут
      в тёмной воде.

Это люди живут
      в тёмной воде.
Вижу, лодка надо мною плывёт
      по тёмной воде.
Я хватаю багор, я цепляю зубами багор
      в тёмной воде.
Эй, Харон! Эй, Харон, подцепи нас багром
      в тёмной воде,
Подцепи нас багром, протащи нас багром
      хоть немного по тёмной воде.

1996

НАГОВОР

                   Л.Т.

Узнаешь меня,
не откликнувшегося ни единым
письмом ли, известьем —
одним только сердцем взываю? —

нарядною белкой
взовьётся от комля к вершине
один разве лист
из целой притихнувшей стаи.

Земле не прибавить
от листьев сухих перегноя,
а лист, затерявшийся в кроне,
жиренья её не убавит...

Но только деревья (их остов)
вычернятся на белом,
и ветры начнут их трепать,
как высохший «Арго» в пустыне —

на снег упаду я
рубиновой капелькой крови...
Весной вдруг спохватится добрый садовник
и не преминет

сказать:
«Это лист, что остался от года...»

16 янв. 2000

***

Вся Москва когда-нибудь станет ничьею квартирой
под музейным замком, где въедается пыль в косяки...
Средоточием муз! Здесь модерн в сочетаньи с ампиром,
и единственный «сталинский» дом
                  продувают одни сквозняки.

Здесь из мягкой податливой глины
                  горшечники лепят провидцев,
чьи могилы свежи, имена — режут воздух и слух.
Может быть, по культуре далёкой провинции
будут нас изучать,
                  наживую пришпилив булавкой к столу...

май 1988

***

Звёзды сникли в песок.
Игры чёрных котят
      растворила заря.
Два человека в длинных плащах
Тащат в гору липовый крест
(Холодно — чёрный котёнок царапает руки), —
«Здесь самое место», — вкопали, ушли;
А когда растворился туман,
Все увидели,
Что к кресту
      прибит
         Человек.

1978

                      Лене Тарарухиной

1. ТРИЗНА АЛКОГОЛИКУ

Шкура ночной медведицы стонала
Ещё мокрая и тёплая от мяса заката.
Вышла выпечь немного лунного золота
Ночь на выжарках медвежьего сала.

Нынче с вечера выдалось небо малое.
Эх, пьяница, к гробу доспевший на дрожжах мата,
Посмотри — раздутое к небу приколото
Заспанное одеяло.

Луна такая, будто плавает в политуре;
Говорю: Темь, как овраги, выстлала глаза...
И звезда долго-долго и беспечно курит
Папироской в панихидные образа.

2. О БОЛЬНОМ КРЕТИНИЗМОМ

Умные звери, Лена, умные звери,
самые умные звери, Лена, поверь, —
несглодавший зубы какой-нибудь мерин,
самые умные звери в его голове.

Паутинные, сны паутинные. Вижу в снах:
облетающий, облетающий настаёт
(будто задран и разобран на кустах)
кровавых листьев осенний приплод.

Умные звери, Лена... слушай сопение —
никакой нет осени, никаких «голых ветвей»,
только тыкаются мордами в чужие колени
слепые щенята умных зверей.

Разную мы с тобой знаем осень,
только нет никакой «осени» только «для нас», —
просто в мутном дожде
кварталы, как листья, носит...

З. ПО СЛУЧАЮ ЭПИЛЕПСИИ

Приходи, хворый или добрый,
будь мне глупым, очень глупым объяснением пустоты,
или просто будь нужным —
какой-нибудь нужной вещью в квартире.
И хотя у меня часто болит голова,
поверь (это меньше всего от головы),
что мне ничего не нужно, ничего
в этом ничего-ничего незначащем мире.

Я жду, жду: Кто-нибудь придёт,
хоть у дверей постоять окоченелым от смерти —
оттого не пугает окровавленный рот
откусившего язык эпилептика.

осень 1980

ПОСВЯШАЮ ДЗЮН ТАКАМИ

Моя собака,
она лает только тогда,
когда в комнате есть люди,
с самозабвением, доходя до экстаза,
олаивает каждый хлопок подъездной двери.

Но большую часть дня,
когда все на работе,
она мирно спит под одеялом.

Вчера в компании реалистов
я неистово любил Ван Гога,
и они смотрели с завистью,
потому что могли сказать не хуже,
и только не было у них такого
Ван Гога.

Теперь, сидя глубоко в кресле,
я всматриваюсь в репродукции великого голландца
и запоминаю их названия.

О, беззвучная мелодия моей души!

1980

***

Меня вели смотреть на сосны,
И говорили: Это праздник!
Сейчас поутру будут росы,
Мол, будут росы — это праздник.
И будет торжество туманов,
А после ты увидишь сосны...
И проводник ходил весёлый,
И делал тайну из тумана.

1981

***

Хочется тихого диссиденства
при именинных свечах,
Анну Ахматову — в сердце,
но чтоб и «маразм крепчал»;

и чтоб всё окончилось разом,
и говорили потом,
что зверски был пьян Карамазов
и спал во дворе под кустом...

1981

БУРИМЕ

Набережная, и — разных тонких женщин!..
Бамбуковые стройные скамейки,
            и сныть, и бузина.
В такое лето Блок — гуляющий помещик
от выпитого натощак вина.

1981

ПОХМЕЛЬЕ

Я проснулся ночью в тупике паровозного депо.
Шёл дождь,
но было светло, как днём:
наверное, скоро должен начаться осмотр вагонов.
Неожиданно вспомнившийся разговор — и кто знает,
когда прерванный…
Кто знает, когда начатый разговор —
а собеседник уже взбешённый, но не желая ссоры,
выходит покурить в тамбур: идёт дождь.
Вы беззастенчиво листаете тетрадку
(которую он оставил, чтоб не заняли место);
в вагоне светло, как днём.
Он недавно сдал последний экзамен —
тетрадка (по физике)
материальна, как пустые бутылки после сдачи экзаменов.

Я проснулся ночью в тупике паровозного депо.
Шёл дождь.
Неожиданно прерванный разговор…
Я листаю чужую тетрадку,
материальную, как раз и навсегда конченный разговор,
как пустые бутылки
         везде,
         под кроватью,
         в шкафу,
               на столе,
               на полу —
жутко материальны,
когда мы бросаем пить…
Я проснулся ночью в тупике паровозного депо.

Июнь 1985

ЗАКАЗАТЬ
КНИГУ
АЛЕКСАНДРА
КАРМАЗОВА

КНИГИ НАЗАД:

КНИГИ ВПЕРЕД:

БАЕМИСТ-2

ЛИТЕРАТУРНОЕ
АГЕНТСТВО

ПУБЛИКАЦИИ

САКАНСАЙТ