Я - Гамлет, жилка на виске
дрожит. Мне это только снится.
Дурные вести, как синицы
в руке, а жизнь на волоске.
Я знаю, пропадаю зря.
Мне этот бред не по карману.
Живу, судьбу благодаря
за то, что вечностью обманут.

Оставить беды все на черный день,
а радости на светлый день оставить,
и вспомнить, что сегодня воскресень,
бутыль пуста, а надо бы добавить...
И в ночь уйти по улицам чужим,
сквозь зубы напевая: трали-вали,
забыв, зачем и для чего ты жил,
а жил вообще-то? - мыслимо едва ли...

Глаза красные, как у кролика.
Во рту - мыши нагадили.
На душе скребут кошки...
Фауна, черт возьми!

* * *
Пускай надежды зарастут бурьяном,
раз не затеплить нового огня,
то все равно - напиться в доску пьяным
или отдать полцарства за коня.

Немного слов и очень много водки
на склоне угасающего дня.
И ощущенье, будто бы из лодки,
где место всем, выпрыгиваю я...
Туда, где мрак, безмолвие и холод,
туда, где под ногами нет земли...
Кричат вослед и лапают за ворот,
удержишь разве, да и стоит ли...
Ненужные барахтанья - утеха
тем, кто дает советы без конца.
Я выпрыгнул из лодки, я помеха.
И облегченно вздрогнули сердца.

Если жив, то твоими заботами.
Надоем. Прогони дурака.
Скрипнет ночь крепостными воротами
им сомкнется за мной на века...

Покурю. Побеседую с кошками
у подъезда, веселый и злой.
Темнота за твоими окошками.
И ухмылка судьбы за спиной.

Без упований и надежды,
там, на экране, в сотый раз,
срывает женщина одежды,
не опустив стыдливо глаз.

Живем, срывая все покровы.
Срам выставляя и гордясь
за нацию, она здорова
под солнцем, превратившим грязь

всего лишь в пыль дорог солдатских
к каким-то новым рубежам,
где ждет огонь плавилен адских
по современным чертежам.

Блистает женское белье
оправой для грудей с ногами.
Такой - кто выдумал ее, -
страну, отравленную нами...

Что ж, один. Покинут, что ли?
Что еще произойдет?
Я мочу земной юдоли
опрокидываю в рот.
Словно водочки стаканчик
в этот безобразный час.
Где он, где тот бледных, мальчик
с голубым сияньем глаз?
Не мечтающим, но пьющим,
вытирая сальный пот,
нахожу его я в гуще
вечных бедствий и забот.
Что с тобой стряслось, дружище?
Что опять произошло?
Спляшем же на пепелище
добродетели назло...

Я умру от удушья.
Это ясно вполне.
Так что слезы кликушьи
тщетно лить обо мне.
Если, друже, не злы вы,
вот он я! Без меня
вам запомнятся срывы,
душу мне леденя -
и на том, и на этом
я, наверно, вернусь,
чтоб остаться поэтом,
чуть надломленным пусть…

Все катастрофы отгремели.
Казалось бы, обрел покой,
но дни плетутся еле-еле,
и каждый выстрел холостой.
И не обманываюсь даже,
все принимаю. Тьма, так тьма.
Молчу. А разве что подскажет
тоска, сводящая с ума?

Когда тоска как ночь осенняя
вползает в душу будто в рощу,
я уповаю на везение,
стараясь жить как можно проще.
Жизнь принимая как растение,
что с почвой связано так прочно,
и лунный свет стихотворения
не даст пропасть промозглой ночью.

Пустота. Дыра. Сомнения,
что еще жива душа…
Дохожу до исступления
в поисках карандаша.
Только вряд ли что-то сложится,
раз возник такой разлад,
потому рисую рожицы
и тому безмерно рад…

Катиться колбаской по свету
с какой-нибудь целью земной,
а что еще нужно поэту,
который когда-то был мной?

Распадается, как атом,
жизнь. Потеря и излом.
Что с того? Со мною рядом
ангел с огненным крылом.
Горний ангел, ангел грозный…
Жутко вровень с божеством.
Я и Он, а Он где звезды,
мчит в пространстве мировом.

…Я его увидел поздно,
посчитав обычным сном,
в этой лужице навозной…

Мои леса чернеют за чертой.
И я брожу среди стволов, кореньев,
листвою обрастая и корой,
как будто так и жил до сотворенья
своей судьбы. Не вырваться на свет.
Он вянет в кронах, прячется в овраге.
Ни голоса, ни отзвука в ответ,
и смысла нет в моей хмельной отваге…

Любовь изменчивая гостья.
Ее растаял след давно
Вино и винограда гроздья,
распахнутое в ночь окно
и музыка. Как вольный ветер
наворожил аббат Прево -
что ничего на белом свете
ее не стоит. Ничего.

Кукиш у судьбы всегда в кармане,
не для всех, конечно. Для меня,
мелочи, как айсберг на “Титаник”
наплывают из небытия.
И душа давным-давно помеха
в этом мире, как и божий дар.
Земский врач один в начале века
хорошо все это понимал.
Как же тут, скажи, не вешать носа,
разве жизнь - мышиная возня?
Утро. Чашка кофе. Папироса.
И на службу опоздать нельзя.

Не под глаз засветили бланш,
и ни черту, увы, ни богу,
так уж вышло, что нынче блажь
разузнала ко мне дорогу.
То ли раньше я был чудной,
то ли как-то еще иначе,
только все-то она со мной,
стал я лучшей ее удачей.
И не знаю теперь, как быть,
всем известны мои причуды,
клялся даже, что брошу пить,
из-за этой чумной паскуды,
Но не бросил. Опять кураж.
И ни черту, увы, ни богу.
Так уж вышло, что нынче блажь
разузнала ко мне дорогу.

Вот и все. Засуетились вороны.
Труп любви. Не стоит и к врачу.
Эта участь мне Тобой дарована.
И теперь лишь плачу и плачу
по долгам, разменивая вздохи.
Есть надежда - спрятаться в глуши.
Что дела? Дела настолько плохи,
как когда-то были хороши.
Пережить хотя бы эту зиму,
повторяя про себя опять:
мне освоить, видно не под силу
трудное искусство умирать…

Когда Ван-Гог по страшным переулкам
своей души растерянно блуждал,
я б тенью гениального придурка
желал бы быть, когда бы божий дар
в себе он сам никак не обнаружил…

О, жизни темная река,
откуда ты берешь начало?
Меня всегда ты замечала,
как в детстве ужас сквозняка.

А где же светлая река,
к какому берегу стремится,
но нужно заново родиться,
чтоб знать уже наверняка.

Перемешались эти реки,
пусть друг на друга не похожи,
как с князем Мышкиным - Рогожин,
как Капулетти и Монтекки.

Уносит светлая волна,
Уносит темная волна.
Одна волна чуть солона,
в другой не угадаешь дна.

Снега - небесные ростки,
им тесно в складках переулка.
Они торжественно и гулко
летят как с яблонь лепестки.
Вдохни в наплыве ледяном
о тайной сути их полета…
Снега летят и оттого-то
так сладко говорить стихом.

Сойти на полустанке поздней ночью -
что за беда - сойти на полпути
Без божества, а стало быть, без почвы
испортить жизнь как с поезда сойти.
Пусть тьма кругом. Безмолвствует округа.
И друга нет, и выдохся задор.
Блуждать впотьмах - особый род недуга,
известного в России с давних пор.
Что из того, что я того не стою,
и, видимо, имею жалкий вид!
Где путь блестит, то там звезда с звездою,
возможно,
             вновь
                 заговорит.

За окнами дождик, за стенкою тоже.
Льет слезы, похоже, какой-то чудак,
и, видно, понять бедолага не может
того, что он брошен (и вот тебе, дожил!)
как старая рухлядь, на пыльный чердак.
А может - моя-то! - судьба за порогом?
Что ж, я огорчен оборотом таким:
дождем и слезами, отсутствием Бога.
А коли он есть, то я им не любим…

Забавна жизнь, распятая в вине,
среди стыда досадных откровений...
Она одно. И тысяча мгновений
ее - оставят память обо мне.
Ужасна жизнь. И это не во сне.

Душа полна немым восторгом.
День ослепителен и тих,
и полон не вином и торгом -
страницами старинных книг,

где таинство неразделимо
с извечной жизни кутерьмой,
и все любимое любимо,
и - свет, не оскверненный тьмой…

Повествованья осени пространны.
и холодно, и грустно, и печаль
средь ожиданий, если уж не манны,
то ордена, а впрочем, и медаль
за это пустословье ранним утром,
фантазии и всякий вздорный хлам,
за жизнь, что проживается не мудро,
где “мне отмщенье”, ну и “аз воздам” -
все будет много или неуместно,
но где-то там, наверное, зачтут:
в своих скитаньях по различным безднам
в обличье подлом был я просто шут.
Всей правды не сказал, но разве в этом дело,
всей правды, видно, знать не суждено.
Одно твердил, что ныло и болело,
а в остальном, как кислое вино...