|
*
* *
Я не
люблю эпитетов-клещей:
всех яблок и камней, зимы и лета...
Я создана из тени и из света, –
а вовсе не из слов или вещей...
Всех
этих "глин", "песков", "морей"
и "рек",
дождя, хамсина, снега, листопада, –
не надо мне, не надо мне, не надо! –
Мои стихи писал не человек.
Мои
стихи писались без меня.
И потому в них нет обычной кожи.
Они на скалы голые похожи,
Да, я люблю ПОЭТОВ, ну и что же? –
ПОЭТЫ есть, но их стихи – фигня...
В
словах вообще большого смысла нет.
Слова – они всего лишь компромиссы.
А я хочу пробраться за кулисы,
пройти насквозь, увидеть ваш скелет...
Там,
за бумагой, есть иная суть.
у слов любых... вот-вот, еще полшага –
и я уйду в пространство за бумагой
и не смогу найти обратный путь.
Российскому
дворянскому собранию
посвящается
Разжиженную
кровь
и памяти обломки
собрав,
и нацепив забытое лицо,
объединились вновь
надменные потомки
известной подлостью прославленных
отцов.
Потомки палачей
и разной прочей дряни,
опричников с метлой –
холопов у царя...
Собрание у них.
Они теперь дворяне.
Духовность будет жить
им всем благодаря.
Эк,
вспомнили они
про титул и про имя...
спас прадед-большевик
прабабушку-княжну...
где сколько было душ,
как торговали ими...
как дедушка-чекист
любил свою страну...
Они
даруют нам
немыслимое счастье.
В лихую из годин
укроют от врагов.
"Как русский дворянин
дружить я буду с властью!" –
поведал господин
Никита Михалков.
Им
только дай права –
мы расцветем под ними.
И титулы они
присвоят нам за труд.
Вот Алла, например, –
она уже графиня! –
с фамилией такой...
Но есть и высший суд.
Ну
что еще сказать?
....., ..... – злословью...
......, ......., .....,
......, ......, нет слов...
...., ....., ....,
своею черной кровью...
...., ...., .....,
их праведную кровь...
* *
*
Это
было в далекие годы.
Жил на свете одни человек.
Он рассказывал в лекциях что-то
Про запретный Серебряный век.
Был
он даже доцент, не профессор,
Но девицы сходили с ума!
Прибавляла к нему интереса
Эмигрантская тема сама.
Ходасевич,
в чердачной трущобе
Свой смертельный встречающий час…
Романтично… трагично… еще бы!
(но пока не касается нас.)
Или Бунин с одним чемоданом,
Или мало ли кто там потом…
Адамович… Георгий Иванов…
Тишина
под парижским мостом.
Говориже,
Смирнов, говори же!
(все его называли В.П.) –
Мы, конечно, умрем не в Париже,
Это все не о нашей судьбе!
Нам
под Ваши высокие бредни
О России трагических дней
Сладко спится за партой последней –
В самом сердце державы своей.
…Мы
умрем и в Париже, и в Ницце,
В Тель-Авиве, в Беер-Шеве, везде…
Это прочное слово «граница» –
Не прочней, чем круги на воде.
Это
цепкое слово– «держава»
–
Разлетится салютом во прах.
Это слово летучее – «слава» –
Приземлится синицей в руках.
Сладко
спится под говор Смирнова,
Под его вдохновенную речь!
(Но высокое русское слово
никого не сумеет сберечь.
Но
высокая русская проза
И поэзии белая кость
Обернутся безумною позой,
Превратятся в чернильную злость…)
…Говори
же, В.П., говори же,
Говори нам о самом святом.
В тель-авивской коморке на крыше
Я тебя через годы услышу.
И
неважно, что будет потом. |