Я смотрю на свой стол. Он завален вещами. Там белые листы бумаги, белая чашка, белый ластик, ножницы с белыми ручками и мой любимый белоснежный блокнот с сиреневыми ирисами. А у ирисов зелёные листья. Поэтому на столе можно также найти сиреневую линейку, фиолетовую рваную обложку, сиреневую книжку, зелёную ручку, зелёное дерево из зелёных листьев…

Мы давно договорились с сестрой, что сиреневый и зелёный станут нашими любимыми цветами. И секретные имена – Лило и Грин – мы придумали тоже давно.

Теперь все эти детские глупости остались в прошлом. В нашей жизни многое изменилось. Мама говорит – к лучшему, я придерживаюсь другого мнения. Родители развелись, одна близняшка – Сашенька Лило – уехала с отцом, другая – то есть я, Машенька Грин – осталась с мамой. Они испортили мне жизнь и даже не заметили этого. Хотя я их не виню. Может быть, потому, что я ещё и сама не поняла, что же испортилось.

Я поворачиваюсь к столу спиной. Теперь передо мной достаточно просторная комната: зелёные шторы, зелёный ковёр, две кровати… Нет, одна кровать и одна раскладушка. Раскладушка аккуратно заправлена, а на кровати в трагической позе валяется светленькая кареглазая девчонка – точная моя копия.

Вообще-то, это нечестно. Почему приехавшей погостить на недельку Сашке отдали мою кровать?! И что с того, что она больная?! Какой смысл ехать в гости, если болеешь гриппом, я не понимаю?!

Но я не кричу на неё и не ругаюсь, хоть и спать на раскладушке страшно неудобно. Я всего лишь ласково говорю:

– Спрячь ноги под одеяло. А то ещё больше заболеешь.

– Больше уже некуда, – хрипло отвечает Саша и заходится в приступе кашля.

– Принести тебе чаю?

– Давай.

Проходя мимо маминой комнаты, заглядываю к ней.

– Мамуль, не хочешь чайку?

– Принеси, если можешь.

Я могу. Я иду на кухню, завариваю две чашки жасминового чая, бросаю в одну из них лепестки ириса, а в другую – лотоса.

– Машенька, какая же ты добрая, – вздыхает мама, принимая чай. На поднос я положила мятные пряники, а в чае ровно три ложки сахара – всё как она любит.

Она тоже болеет, заразилась от Саши, но я бы принесла в любом случае. Потому что я – это я, белая и пушистая, любимица родственников, ласковая до невозможности Машенька.

Я улыбаюсь и выхожу из маминой комнаты. Саша читает книжку – «Лола Роза» Жаклин Уилсон. Интересно, она ещё помнит наши детские прозвища? А если помнит, не захочет сменить Лило на Лола?

– Чай приехал, – говорю я.

– Ой, спасибо, Машенька!

Машенька…

Я сажусь за стол, открываю блокнот с ирисом.

«Когда-то я засыпала с твёрдой уверенностью, что завтра будет идеальный день. Что всё изменится, в жизни появятся по-настоящему яркие краски, и она будет чудесна.

Потом я повзрослела… Поняла, что идеальных дней не бывает. В любом случае развяжется шнурок или на завтрак дадут манную кашу. Или даже день пройдёт превосходно, но вечером вырубят электричество, и ты не сможешь посмотреть свой любимый фильм. Ты смотрела его уже сто раз, не такая уж и большая потеря, и всё же день уже не идеален…

Наверное, всё зависит от уровня притязания. Если ты ждал фильм и не посмотрел его – ты расстроишься. А если не ждал? Если ты, допустим, старушка, дни напролёт простаивающая возле супермаркета со стаканчиком для мелочи? Тогда тебе и фильм не нужен. Ты мечтаешь о ста рублях по пятьдесят копеек. Нет, точно нет. Может, тебе снятся лимузины? Всё может быть.

Мы слишком многого хотим от жизни.

А значит, идеальных дней не бывает».

– Доброе утро, – здоровается с нами Валерий Анатольевич. – Надеюсь, головы у вас за выходные отдохнули, потому что сейчас я буду спрашивать сложное домашнее задание.

Многие недовольно переглядываются и переговариваются. Алина, моя соседка по парте, прикрывает лицо ладонями. Я внешне спокойна, хотя на самом деле не дышу от ужаса. Я забыла про это задание! Я закрутилась с Сашей и мамой! Но я молчу – иначе разрушится образ невозмутимой, уверенной в себе Марии.

– Хм, Афанасьева, к доске.

Алина сочувственно смотрит на меня. Может быть, ей искренне меня жаль, кто знает? Мне не важно, я ни с кем здесь никогда не подружусь, потому что знаю – Машеньку здесь не примут. А потому на сочувствие Алины никак не реагирую.

По пути к доске сохраняю полную невозмутимость. Смотрите – мне совсем не страшно! В кавычках… Минуты две разглядываю систему уравнений, мною же только что написанную:

Последняя надежда решить задачу сходу треснула по швам и растворилась в воздухе. Я понимаю, мне никогда не решить этой системы…

Получив красивую двойку, я иду обратно. И, кажется, даже слегка улыбаюсь. Вот это да! Никогда не думала, что могу так притворяться! А всё потому, что ни один из них не должен знать, как мне сейчас плохо.

В классе у меня нет друзей, но это не значит, что я изгой. Наоборот, они считают меня «выше на голову», думают, у меня есть дела поинтересней, чем общаться с ними. Я для них – тайна, и никогда им не понять, как мне на самом деле одиноко.

Вернувшись из школы, я делаю ещё одну запись в блокноте:

«Почему люди стали так бесчувственны, что перестали замечать чужое притворство?! Почему за пять месяцев моего пребывания в школе никто меня не разоблачил?! Почему никому не пришло в голову, что я вру на каждом шагу?!

Неужели я просто хорошо притворяюсь? Нет, не может быть.

«Раскройте глаза! – хочется крикнуть мне. – Неужели вы не видите – все вокруг лгут и играют чужие роли! Вы нужны мне, я одинока!»

Нет, они не видят. И общаться со мной не собираются. А может, я не права? Может, это мне нужно первой с ними заговорить? Нет, ни за что!

А если так подумать – что из двух лиц – маска? Машенька или Мария?»

– Опять пишешь? – усмехается Саша. – Маш, я тут тебе кое-чего нарисовала.

Я беру в руки лист плотной бумаги. На Сашином рисунке я в белом платье лежу на зелёной траве и смотрю в сиреневое небо. Переворачиваю лист, читаю: «Грин от Лило». Улыбаюсь…

Саша хорошо рисует. А главное, она чувствует, что и когда нарисовать. Жаль, я не могу её обнять.

Включаю музыку. Танцую. Саша хрипло поёт, изредка глотая тёплый чай с лепестками ириса. Я смеюсь и бросаю в неё своего белого мишку Лайм. В ответ она кидает в меня белого зайца Лайлик…

На какие-то полчаса в мою жизнь врываются краски. Когда я Грин – проблем не существует…

В школе всё по-прежнему. Никто не обращает на меня внимания. Так даже лучше, я занята делом. Я ищу блокнот. Но его нигде нет. Наверное, он выпал возле кабинета географии, когда я судорожно вытряхивала портфель в поисках талончика на завтрак.

Бегу по коридору. Боюсь даже думать о том, что кто-то мог найти и прочитать его. Если это случилось – всё, конец! Тайна раскрыта, врунью – на костёр!

– Стой! – одноклассник Егор ловит меня за локоть. – Подожди, Мария.

Я останавливаюсь и молча жду. От Егора всего можно ожидать. В нашем классе он – таинственная персона номер два. У него нет закадычных друзей, хотя он со многими общается. Единственная разница между нами – Егор ни с кем не сближается, а я ни к кому даже не приближаюсь.

А сейчас он протягивает мне… мой блокнот!

– Я нашёл.

– Ты читал? – резко спрашиваю я.

– Д-да…

Чувствую, что если он не скажет сейчас что-то особенное, я брошу в него этим блокнотом. Не пожалею, честно.

– Мария… Ты действительно хочешь знать, кто ты? Машенька или Мария?

– Ну.

– Знаешь, тут много записей. Почти сорок штук, и я прочитал их все…

– Ближе к делу! – резко обрываю я – это Мария даёт себя знать. Мягкая Машенька в жизни ни на кого не повысила голос.

– Короче, Грин – это твоя первая маска.

Киваю.

– Она весела и беззаботна. Вторая маска – Мария. Она холодна и невозмутима.

Опять терпеливо киваю.

– И третья маска – Машенька. Она ласкова и нежна, её все любят. Это твоя домашняя маска.

И тут я не выдерживаю.

– Как ты можешь вот так запросто, пусть и прочитав мой почти дневник, судить о моей жизни?! Раз ты, такой умный, назвал их всех масками, может, скажешь мне, кто я?!

– Легко. Ты – Маша.

Я застываю.

– Ты забыла о своём имени? Маша. Просто Маша.

– И какая она? – с волнением спрашиваю я.

– Не «она», а «ты». Трогательная и задумчивая. Более независимая, чем Машенька. Менее холодная, чем Мария. ОНА писала в этом блокноте, это её жизнь и её правда. Твоя правда.

Несколько секунд ничего не происходит. А потом меня словно что-то отпускает. Взгляд теплеет и фокусируется на лице Егора. Вот что значит «менее холодная». На губах не появляется смущённой улыбки. Вот что значит «более независимая».

Но я не расслабляюсь до предела, не затыкаю большой палец за пояс джинс, не прыгаю и не машу руками, как ненормальная. Вывод – это не Грин. Неужели… Неужели это действительно Маша, настоящая Я?

Мне всё ещё хочется кинуть в Егора блокнотом. Но в этом нет смысла – он уже знает меня, и, если я кину, он опять будет разъяснять мне мои же поступки. Ещё не хватало!

Хотя, может быть, он прав? И блокнот в его руках – доказательство?

Я беру блокнот, листаю страницы. Там столько правды – той правды, которую я не хотела никому показывать. Поэтому теперь он должен умереть, мой любимый блокнот. Я готова вырвать все эти страницы! Но Егор перехватывает мою руку.

– Сохрани его.

– Зачем?

– Чтобы помнить. И опять не запутаться в масках. Ты – это ты, вот и всё. Не надо никого изображать!

Я слушаюсь не столько его, сколько своего сердца – оно обливается кровью и наотрез отказывается расставаться с записями.

Поэтому я просто прижимаю блокнот к себе покрепче и с блуждающей на лице улыбкой иду в класс… Я – значит Я, понимаете?