|
Александр Тойбер ВЫЗОВ 2
|
|
| Книга Парковая зона Сборник Времена года бывшего монтёра связи *** Что-то не сходится зачин с концом... Ветры осенние - ветры грустные. Что-то не станет творенья венцом, что-то не сбудется. Что-то не сбудется. Не получается что-то стих; вот и кончился день сегодняшний. Звон колокольный в душе утих. Дай мне поверить в тебя, о Господи! Может зависть, а может и грусть, свадьбы осенние ветер разносит. Счастье чужое. Ну что ж. Ну и пусть. Осень. *** Вот и солнце спустилось за дом. Люки ночи задраила осень, не тревожась нисколько о том умирающий света попросит. Те, кто могут, нырнули в уют, загодя заготовили нору. Те, кто могут, в компаниях пьют, чтоб с ума не сойти в эту пору. Как сухого напитка бокал опрокинут над парком и лесом. Этой ночью девиц целовал молодой элегантный повеса. Опуститься. Пуститься в разврат. Предвкушая горенье ладоней, не пугаться бессмысленных трат. Ум в беспутных желаниях тонет. Но сквозь сон полыхнуло огнём, прожигая трезвеющим взглядом. Отчужденье, возникшее в нём, не пробить бронебойным снарядом. *** Полотна осени. Весь неба карандаш, фасадов акварель и охра увяданья. Осеннего пейзажа вернисаж, где все идут в задумчивом молчаньи. А осенью бессмысленно любить, надеяться, страдать, ловить шаги, ждать встречи. Куда полезнее аллеями бродить в шуршащей тишине крушения предтече. Крушение надежд, крушение страстей. Кружение листвы. Круговорот круженья. То медленнее он, а то быстрей. И лишь одно незыблемо движенье. *** Созвучия, летящие навстречу из опусов вселенских бурь и драм. Извечные. Их ветер в кроны мечет. С размаху бьёт в мишень дверей и рам. Ощупывает стены кулаками и пятернёй причёсывает сад. Звучат листвой усыпанные камни, кусты, канавы, решето оград. *** Снег падает. Парадное в снегу. Сырой мороз из тесноты передней зовёт на улицу, чтобы вступить в пургу, как в незнакомое стихотворенье. Не видно лиц. Не видно жерновов, но сыпется на осени истому мука и мука снега и шагов. И близость всех. Всех отдалённость. Дома обед готовят, пироги несут. О чём-то говорят. От окон дует. И не осилить словом пресноту их маленьких холодных поцелуев. Снег падает: река, водоворот из точек, пыли, прядей и цепочек. Снег падает. Снег прядает, прядёт. И сыпется песок часов песочных. *** И снова снег. И помыслы чисты. На землю снег ложится и не тает. И улицы, как ватмана листы, расчерченные рельсами трамваев. Здесь каждый взгляд сулит тебе успех. А шубы побелевшие прохожих И хлопьями спускающийся снег Мешают мыслям становиться строже. И крепости домов плывут в пургу. Вздымаются из люков клубы пара. И дворники отчаянно скребут обманчивую сущность тротуара. И времени остановился бег. И дух гульбы над улицей витает. Как женский смех, над целым миром снег. На землю снег ложится и не тает. *** Снова вёсны проходят мимо так мучительно и напрасно. Так мучительно и незримо забирая из сердца ясность. И меня не согреет лето. Где ж ты? Нет ответа. И осталось немым вопросом: Где ты, осень? Даже зимы проходят мимо. *** Когда в клубок, наматывая нить, придёт весна, и я пойду за нею, я попрошу, а если не сумею, так эти строки смогут попросить немного пепла и земли с могил, воды, рассады и горшков цветочных, немного славы, слов и рифм неточных, немного боли и немного сил, чтоб пробудившись, но ещё в плену у сна, затравленного светом, я сам бы мог сказать себе: Не сетуй , - и снять рукою с сердца пелену. *** Пасмурно - незримая болезнь, в небе созревавшая подспудно. Пасмурно. С советами не лезь. На душе и без тебя паскудно. Пасмурно, бессонницею мчит на тебя весна, зима и осень. Пасмурно. Бессмысленных пловчих медленной водою в омут сносит. Пасмурно. Листком календаря день проходит. Капелькой из крана. Пасмурно. Обидой одаря, паутина мыслей недотканна. Пасмурно, и день похож на день. Пасмурно. Подчёркивая это по параболе, свою напомнив тень, падает чужая сигарета. *** Вновь повторится и рассвет и лето, черешен вкус, и сад в ознобе света. Вновь поплывут по небу облака за горизонт из озера лакать. И солнце путь свой проторит на запад, трав луговых распространится запах. Наступит вечер, и утихнет ветер. И луч луны вечерний мир осветит. Замолкнут птицы. И наступит ночь. Такая же, как некогда. Точь-в-точь. *** Леса желтеют прямо на глазах. Стоит октябрь в осенней позолоте. И чья-то боль и голос жадной плоти растворены у осени в пазах. А на поверку только жёлтый свет и чуть в тени уют бездонных окон. И где-то рядом Афанасий Фет глядит на мир своим тяжёлым оком. *** Снова снега сугробы выползают на свет. Видно будет до гроба суета из сует, до последнего вздоха, до доски. До доски не удастся мне сдохнуть от хандры и тоски. Снова вечер и ветер и звереет мороз. Тем, кто это заметит, не до слёз. Не до слёз тем, кто помнит всё это, не до сна. Не до сна! И гуляет по свету ледяная весна. На века заморозит, до костей. До костей? И снежинок обозы поманят из гостей в переулки, где слышно, как хрустит снегопад, и фонарики вишни метят ночь невпопад. Где морозом (морозом!) разогрет-разогрет я, как листик мимозы, раскрываюсь на свет. *** Мне этой ночью не до сна, и потолок, как крылья птицы. Меня преследует весна, послав десант ко мне ломиться. И тонкий лес, и ломкий лёд, и горизонт, как цель погони. И кто тебя ещё поймёт за пол секунды до агонии. *** Твой рассвет на губах на крови был замешан. Моли о пощаде. Красным заревом сурик залит крыш и ржавые трубы ограды. Жёлтый цвет задохнувшихся роз, трав сухое хмельное броженье будоражат, доводят до слёз воспалённое воображенье. Опустись в августовскую спесь на постель из соломы и простынь и пустыми ладонями взвесь подступившую с севера осень. *** Я, кажется, лечу и, кажется, навечно. Зажжённую свечу обхаживает вечер. Вечернему лучу нагреют воздух стены. И я опять учу словарь твоей измены. И голосом тоски по телу и по свету звучащие мазки накладывает лето, и жарку на жиру, и голоса, и камни, и душную жару наложит на подрамник. А падающий свет весь бархат, а не глянец. И мир ему в ответ свой исполняет танец: густой травы полёт, сухой земли паренье. И боль моя поёт, теряя оперенье. И паутинку нить, влекущую к обидам, разыскивая пить, я потерял из виду. И некогда убог, Изранен и увечен Я в августе, как бог, Насыщен и беспечен. И по частям, и весь я медленно истаю, и, сбросив тела вес, куда-то улетаю, подвластный лишь лучу не твоему веленью мимо окон лечу бесплатною мишенью. *** И снова август у дверей звучит походкою своей, и снова настежь у меня открыты двери. И снова носит здесь и там горячий воздух сор и хлам. И я готов ему во всём поверить. И снова август у стола готовит овощной салат, и снова вечер мягок и небросок. И на обочины дорог, и прямо к дому на порог сухие тополя листы приносит осень. Но лето не сдаёт права. И снова застлана кровать. И я не знаю, где опять ночую. И духовидец и аскет особый августовский свет от трудных мыслей голову врачует. О, безмятежный август сноб, ты августейшей из особ скажи, что я желаю с нею встречи. Но не тяни, и не спеши, и лёгким слогом опиши её глаза, дыхание и плечи. Нет, лучше я скажу тебе, играет август на трубе, и всё покрыто синеватой дымкой. И где-то рядом и вокруг твой лучший незнакомый друг тебя сопровождает невидимкой. *** Опять желтеет лес, и сыплется листва. И жизнь имеет вес признания родства со всеми, кто поймёт твои движенья чувств. И ночи напролёт сильнее всех искусств, ленива и полна, сильней, чем долг и быт, вздымается волна желаний и обид. Ты закруглён, как шар, а, внешне, угловат. Твоих желаний жар достойней всяких плат, которым неуспех отсрочку дал в удел. О, лучшее из всех использованье тел, и высшее из всех объятья без конца. Осенний воздух тих. И куст, как тень гонца, бегущего не здесь, а где-то в глубине. Неслышимую весть он намочил в вине, а, может быть, в дожде, которым ветер сшит. И в теле без одежд, тяжёлом, как самшит, налитом, словно плод, беспомощном, как мяч, безвременья оплот и внутренностей плач. Осенняя трава земли осенней шерсть. Наверное, права у ней такие есть расти, и не стареть, и сеять семена. Желанья не стереть. Не наша в том вина, что тело жаждет ласк, и сладкая тоска поглаживает нас у каждого соска, кладёт ладонь на лоб и гладит, где пришлось, без правил и без проб, до кончиков волос проникнет, как укор в квадратах разных рам, из всех мельчайших пор выкуривая срам, раскуривая прах листвы и, как предел, неистребимый страх сближения двух тел. Парадоксы времени. В день ничем не отличающийся от других ветер гнал дожди и приближался вечер. Дождь не различит ни близких, ни чужих. время одиночества не лечит. Серые дома, настольных ламп накал, кто у вас в плену за стёртыми ступенями? В реки мостовых упрямый дождь стекал с фонарей через прорехи времени. А в домах тех теснота вещей, медленность вечерних развлечений. И висел над городом ничей отблеск небывалых воскресений. Сквозь узлы и трещины, и тесноту пространств, мыслей лабиринт, и непроглядность темени головы прохожих донимал смысл дождя и парадоксы времени. Наших душ тоска, зачем ты нам дана? Может компас ты, где все пророки немы? Где любви и веры спущена струна, властвует в надеждах наших время. Над безгласностью любви, надежд и вер сущность человечности витает. Души, как обломки полых сфер, моросящий вечер заметает. *** Открытость наготы корявой, штурмующий сердца десант, дымов пожарищных отрава, опавших листьев депрессант. Повисшее так низко небо, туман, приблизивший дома. Ты в безысходности не требуй, чтоб камень понесла сума. Вернись домой, достань бумагу, начни дневник и напиши, что больше не подняться флагу на корабле твоей души. Затем оденься, чаша минет. Подальше от знакомых мест туда, где над молчаньем стынет далёкой церкви чёрный крест. Иди сквозь чащу, в прелость листьев, ногам покоя не давай. Но не буди сердитым свистом безумный клёкот чёрных стай. И сам перед собой в ответе, обнявшись с деревом вдвоём, плыви на маленькой планете сквозь мирозданья водоём. *** Мне некуда деться со смятой постели. За окнами дождь и шумящие ели. За окнами ночь и гремящие капли, и лампа стоит наподобие цапли. Обычная ночь за стеною квартиры. За стёклами тьма и пустые сортиры, помойки, бульвары, случайный прохожий, как будто ему деться некуда тоже. Обычная ночь. Дождь он тоже не новость. Банальная длинная тянется повесть. И лампа не гаснет у смятой постели. И капли стучат по ветвям еле-еле. Такая вот ночь. Просто некуда деться от этой постели, от тела, от сердца, от мыслей, от лампы, от капель, от ночи. А просто лежать и мечтать нету мочи. Обычная ночь. Но как будто некстати. Как катер, кровать по полуночи катит. Ни встать, ни спросить, ни отпить, ни отпеться. И сыплет дождём, как горошками перца. *** Пусть северный ветер гнёт мачты и реи. Я знаю на свете нет средства вернее сбежать от тоски, подгибающей ноги, чем ветер, рождающий чувство дороги. Пусть душно и чинно и жажда наживы. Пусть спились мужчины, а женщины лживы. Но вечер не вечен, истаяли свечи. А утром нас ветер сзывает на вече. Пусть северный ветер все свечи затушит, и листья по свету несутся, как души. Ты ветру доверься. Не бойся навета. Пусть носит по свету. Пусть носит по свету. *** Снова слякоть и шорох колёс и машины несутся на крыльях, обдавая коросту берёз и ограды коричневой пылью. Вытри губы и выплюнь песок. Посмотри. Это мчится эпоха, то к стволу приставляя висок, то считая, что делать так плохо. Посмотри и послушай, как льда под ногами крошатся осколки. Это снова везут поезда на последней без номера полке груз ещё не убитых надежд и ещё не сложившихся мнений. И находится нужный падеж и склонение для песнопений. Это оттепель. Это разбег по асфальтовой вспаханной грядке. Это мокрый свалявшийся снег на линованной детской тетрадке. Сборник Мыслитель . Заживём и снова заживём, сделаем отчаянную милость. С душами, сожжёнными живьём, словно ничего и не случилось. Переждём все беды. На рожон без нужды, без крайней не полезем. Мальчик пораженьем поражён помощью неведомую грезит. Под одеждой шрамы не видны. За улыбкой не поймёшь, что больно. На бескрайних пастбищах страны то-то подлецам сейчас привольно *** Ты книгу взял простой случайный миг и вспоминаешь сотни разных книг, которые ты медленно листаешь, в открытую страницу, как в окно, глядишь, густое толокно глазами ненасытными глотаешь. Читать. Что это? Быть или не быть? Куда-то мчаться и куда-то плыть, так, узнавая по словам предметы, как по теням черты своих друзей узнал когда-то странник Одиссей, не заплатив Харону ни монеты. Уютный мир, листы бумажных книг, где некто ты, какой-то твой двойник уже блуждает по иной планиде, где сон, где сонм, где страсть в котле кипит, и познаёт растерянность обид в наипростейшем и вернейшем виде. Пусть цифры и возвышенный язык, пусть сотни тысячи и миллионы книг, веками сохранявшееся слово, вернётся в мир пустых, ненужных слов и потрясёт величием основ, открывшихся, чтобы исчезнуть снова. *** 1. Вторые смыслы, планы и пласты. Вокруг лежит громада мирозданья. А за окном деревья и кусты, прохожие, автомобили, зданья. А на столе не сосчитать страниц исписанных в паденье и паренье. И невозможно не склониться ниц перед простой судьбой стихотворенья. *** 2. Откуда-то из недр моей больной души, откуда-то из мглы и тьмы первоосновы незрячее, в крови рождаться не спешит, но рвётся и томит неведомое слово. Я вам скажу, что речь не бога дар. Она вначале лепет и смятенье. А после ночь, безвременье, пожар, сращение звучания и тени. *** Он дочитал, поставил в мыслях точку и от стола на кресло пересел. И с чувством гордости, его обнявшим прочно, он осознал, что побеждён предел. Он ощутил, что разорвался круг, вокруг него сжимавшийся теснее. Он помнит всё. Он видит мир вокруг. И мысль становится яснее и яснее. *** Я прислушался к речи, которой пропахла Москва. И в тот памятный вечер меня отпустила тоска. Я прислушался к ветру, но услышал лишь шорох колёс. И от тополя ветку мне бензиновый ветер принёс. Вы мне больше не верьте, я бензином, как ложью пропах. И отчаянно вертит мною жизнь на пере и губах. И толкает плечами. Что отнимет, что так ей отдам. И ночами, ночами, я шепчу по слогам, по скла-дам: не картечью, а речью иногда побеждают в бою. Жизнь свою человечью отвоюй. Отвоюй. Отвоюй. И, как косточки вишен, вниз сорвавшийся мокрый салют, по балконам и крышам капли жёсткие с грохотом бьют. *** Вот снова общежитие, дом семь. Меня уже заждалися совсем. Девицами я радостно встречаем. Я ем печенье, запиваю чаем. Кто в кресле, кто на стуле, на скамье в патриархальной городской семье. И мне уютно, я признаюсь право, здесь в пережитках крепостного права. Достану я заветную тетрадь. Читай поэт. Спокойно время трать. Здесь не спешат. Здесь также как погода, проходят дни, и месяцы, и годы. Работают. Проводят вечера. Здесь так всегда. И завтра. И вчера. А ты поэт читай себе, работай. Как и они, трудись поэт до пота. А всё другое прогоняй ты прочь. Тебе ничем им больше не помочь. Так не молчи душой своей нагою. И в такт стихам отстукивай ногою. *** Я иду по Москве. Я опять на Калининский вышел. Я такой же, как все. Стёкла, стены и плоские крыши. Так привычна мазня, этот воздух продымлено синий. Этот шумный сквозняк проводов и троллейбусных линий. И без злости притом он меня своим колером метит. Что мне этот притон, человеку из всех лихолетий. Человеку из всех, незаметному отпрыску века. Бьётся о стены смех, как отсчёт, мимолётная веха. Город мерно шумит, выпуская из сот новосёлов. Но к себе, как магнит, вдруг притянет вас взгляд невесёлый. Что он делает здесь? Как он выжил и вышел наружу? Это города месть за ещё не погибшую душу. Это полный провал государственной тризны по духу. Словно взгляд наподдал государству по правому уху. Бей, ломай и круши наши души, калечь наше тело. В недоступной глуши птица песню на ветке пропела. Где-то умер старик. Но гуляет по парку мальчишка. Жизнь его, как дневник в прочной банке с завинченной крышкой. Но гуляет сентябрь кистью смелой по липам и клёнам. Но гуляет слюнтяй по Москве у горы у Поклонной. Но шумит хоровод кольцевых белым бредом собачьим. И от детских забот где-то девочка искренне плачет. *** Душой поэты и умом философы, не вам ли думать: быть или не быть? Но вечными опутавшись вопросами житейский океан не переплыть. И даже с мачт последних лет открытий дальнейший путь не очень обозрим, когда тебя проливами событий несёт сквозь мглу неведомый Гольфстрим. А женщины, одни, в духовном сумраке идут туда, где свет в окне горит, красивые к богатым, ну а умные уходят к тем, кто много говорит. Их корабли направлены туда, где, говорят, спокойная вода. *** На реке огибают буи теплоходы. И музыка хлещет. Ну а я собираю свои от росы отсыревшие вещи. Прожит день. Значит, я ещё жив. Приближается медленно вечер. И воды неприветливый жир брызги музыки по миру мечет. И, прописанный в карточный дом со своим неказистым богатством, ощущаю руками и ртом непричастность к плывущему братству. *** Мне вскоре уезжать, и, может, не вернусь. При виде витража охватывает грусть. Как хочется пожить не годы, а века, как эти витражи, как эти облака. Кружится голова, и ничего взамен. Ещё одна глава из Книги перемен. А в памяти гряда и на вершинах лёд. Кого-то навсегда уносит самолёт. *** Как будто в горле ком. Что ждёт нас впереди? И с лёгким холодком отчаянья в груди, как некогда в маки, мы с факелом в руке. Большие маяки исчезли вдалеке. Как совы в ночь глядим и ждём Минервы зов. Струится чёрный дым из трещин и пазов. Налаживаем связь. Как можешь, так держись. Захлёстывает грязь. Заматывает жизнь. Затягивает жуть. И выброшен послед. И некогда взглянуть тому, что сделал вслед. *** К сожалению, мне сообщить больше будет нельзя. К сожалению, там бесполезно роптать о невзгодах. Нас туда позовут, подвернётся под ноги стезя. Плоскость станет лучом, точкой луч и мгновением годы. Отсечёт, оборвёт, что ещё досказать не успел. Там, где раньше был рот, только кость да металл от коронок. Там, где раньше был мозг пустота, там, где мысли пробел. Там, где были тела только доски гнилые коробок. Как сказать, что болит, если мысль не живёт без людей? Как понять, если слов понимания рядом не слышишь? Раскрывается ночь чёрным парусом древних ладей и сквозь поры растений в лицо мне отчаянно дышит. Распускается ночь. Растворяется в тьме без конца, расправляет углы, уплотняет бескрайние тучи. И бескровным лицом, на котором не видно лица, наклоняясь над ухом, чему-то всё учит и учит. Молитва. Бог это человечество в своём развитии. (Из собственных мыслей.) В том одиночестве, где нет уже надежды, где нас уж нет, существовавших прежде, ты лишь один могучий, как всегда, горящий дух и тёмная вода. Ты помнящий и зрящий все пути, дай мне к творящей мудрости прийти. Дай униженье и не дай свободы. Дай страсти боль, а ожиданью годы. Зубам дай камень, а губам дай медь над одром умирающих греметь. Дай с маленьким фонариком горящим Мне заблудиться в бесконечной чаще. Дай не проснуться от кошмаров сна, когда вокруг блаженствует весна. Дай мне пропеть испуганною птицей на проволочной койке в психбольнице. И в беспросветной глупости людской дай захлебнуться приторной тоской. Дай мне пребыть беспомощным калекой без глаз, без ног, без званья человека. Но не оставь в беспамятства бреду, когда к тебе, отчаявшись, бреду. *** Когда глядишь, испытываешь страх. Когда живёшь, не замечаешь страха. Фемида на верёвочных весах отмеривает пригорошни праха. А здесь, где дни рождений сочтены, да, здесь, где не успеешь оглянуться как жизнь прошла, в том нет большой вины над мыслью о бессмертьи улыбнуться. *** Чего уже проще, ну, может, сложней, чем не жить, растёт себе роща, и нет между нами межи. И нет между нами ни слов, ни любви, ни вражды. Я, может быть, камень, а в роще и камни важны, и залежи хлама, канавы, коряги, кусты. Я просто на память срываю себе бересты. *** Я на даче чужой. Я в чужой не знакомой деревне. Древний лес за окном под языческой, жёлтой луной. К деревянной избе подобрались вплотную деревья. И кусты всё никак не хотят пообщаться со мной. Где-то рядом река. Сверху тучи. И травы намокли. Роют землю шмели, и скулит их учуявший пёс. Я хожу босиком. Я гляжу на заборы и окна. В эту блажь, в эту тишь, в эту глушь всех нас отпуск занёс. Восемь вёрст от шоссе, хоть сейчас всё считают на метры. А паромщик то пьяный, то где-нибудь просто храпит. То пригонят грозу, то опять успокоятся ветры, и какой-то секрет лес в своих коридорах хранит. Лес молчит. Он вещун. Он не знает обиды. Он закон над собой. Он кормилец. Он просто живёт. И хоть леших и ведьм я в лесу том ни разу не видел, но не раз от подарков его мне сводило живот. Я дурак, отпускник, городской, неприкаянный житель, то читаю, то сплю, то брожу по дорогам, то ем. Мы ночуем в сарае, на сене ленивы и сыты, и я даже скажу, что почти опустились совсем. Да какое кому до проблем наших собственно дело. День проходит за днём, тает лето, и ночь коротка. И приходит в себя, наливается чувствами тело, И совсем недалёко шумит на порогах река. *** место где бродит ум среди холмов застроенных домами где речка убрана в трубу и некуда пойти но всё же ходят и некуда бежать точнее есть куда но там не принимают где притолока служит потолком и командир командует полком здесь три недели дождь и восемь раз на дню здесь по привычке потчуют родню здесь прошлое окаменев изъято из обращения и нет к нему возврата но прошлое и засыпая мстит *** Я думаю, город тот проклял Мазох. и город застыл, словно кисти мазок, и город заснул, стал, как каменный дым. И я в нём родился и был молодым. Я думаю, город он проклял за то, что все очень важно там носят пальто, за воздух дворов, городскую тюрьму и что-то ещё, что и сам не пойму. Но можно ли жить в этом городе стен, фамильных надгробий, житейских систем? Отмерено время и выверен вес, И плотно притёртая крышка небес. Старинные камни вот города плоть. Сюда иногда забредает Господь. Заходит в квартиры. Заходит в костёл. А после в лесу догорает костёр. Огню ли, кресту ли, стиху поклонись. В вонючем болоте рождается жизнь. Сама ли иль кто-то ладони простёр? А после стремится уйти на простор. А что же Мазох? И его ль в том вина, что осень пьянит, как бутылка вина. Снобизм и забитость, гремучая смесь. И смешаны в женщинах нежность и спесь. И смешаны в разуме глупость и ум. И дождь моросит, тороплив и угрюм. И выбрав эпоху, как видно, не ту случайный прохожий бредёт в темноту. *** Мы растворилися в Москве, как у художника в мазке черты пейзажа и героя. Так скрыто дерево горою Мы не герои на листе. Нас не распяли на кресте. И не о нас напишут лживо. Мы просто есть. Мы просто живы. Не носим белых мы хламид. Но очертанья пирамид нам не дают во сне покоя. И иногда из уст в уста, и это, видно, не спроста, от нас услышите такое! *** Переверни песочные часы, и время сразу станет на весы. Как будто ногу ты проденешь в стремя и понесёшься, догоняя время. Но, что оно, прохожего спроси. Потрёт он место, где растут усы, наморщит лоб, слегка почешет темя и вам оставит ваш вопрос по теме. А в колбе из прозрачного стекла струя песка тем временем текла. Кто умирал. А кто вязал носок. И мысль моя сознанье рассекла: нет времени. Лишь сыпется песок. И пульсом отзывается висок. *** Меня в себе огромный спрячет лес. Мои слова с песком сравняет море. И жизнь меня моим стихам проспорит и выдать долг не сможет. Наотрез. И я живу в своих стихах и без, когда слова не высекает горе. И ритму мира бешенного вторя жизнь отпускает времени в обрез. Бегунью догоняю на бегу. Но не могу и сам остановиться. И я скажу и, видно, не солгу: Я так хотел и с ней и с миром слиться. Но распознать по нашим жёстким лицам грядущее никак я не могу. *** Прощаю всех и говорю: Прости . Огня и жертвы снова просит осень. Уходит день и медленно уносит меня с тобой, как зёрнышки в горсти. На улице ночной я снова слышу звук своих шагов, он здесь никем не чаян. Он, как на взморье перекличка чаек, как ветра шум и в стёкла капель стук. |
||
|
|