ИНВЕСТОР СПОНСОР

МЕЦЕНАТ

БАЕМИСТ

Я.Шприц

Ищем инвестора для издания книги

yashpritc.jpg (17648 bytes) Под таким недвусмысленным псевдонимом работают три загадочных автора из Одессы - Лена, Иван и их кот. Фамилии всех троих неизвестны.

Я. ШПРИЦ

АМЕРИКАНСКИЙ ЗЕК
ОДЕССКОГО ЗАМЕСА

(1 часть)
Одесса, “Маяк”, 2000
224 стр.

 

Книга издана небольшим
представительским тиражом.
Авторы готовы вести переговоры о
переиздании 1 части книги и издании
второй ее части коммерческим тиражом.
Ниже публикуются аннотации на русском и украинском языках
и отрывок из первой части романа.

Заказать книгу можно по адресу:
lenivana@hotmail.com

 

 

В увлекательном романе двух молодых авторов, один из которых уже дебютировал в литературе начала девяностых, поведана история головоломных приключений одессита украинско-русско-молдавского замеса, становление которого началось со времени « перестройки» .

Поездки, бизнес, наркотики, любовь — все сплелось в судьбе героя, забросив его в итоге за решетку в благополучные Соединенные Штаты Америки. Удивительно то, что накуролесив по всему постсоветскому пространству, осужден он оказался за преступление, которого вовсе не совершал. Книга рассчитана на молодых людей, которые сегодня ищут свое место в жизни.

У захоплюючому романі двох молодих прозаїкiв, вже дебютувавших в літературі початку дев`яностих, викладена історія головоломних пригод одесита україно-російсько-молдавського замеса, становлення котрого почалося з часів « перебудови» .

Поїздки, бізнес, наркотики, любов — все сплелося у долі героя, закинув його врешті за грати в благоустроєнні Сполучені Штати Америки. Дивно те, що наїздив по всьому постродянському простору, засуджений він опинився за злочін, котрого зовсім не коїв. Книга розрахована на молодих людей, котрі сьогодні шукають своє місце у житті.

Друкується в авторській редакції.

© Я. Шприц, 2000.
© Олек.Д.Буханенко, комп ютерне оформлення
обкладинки, 2000 р
.
ISBN 5-7760-0615-5

 

 

АМЕРИКАНСКИЙ ЗЕК
ОДЕССКОГО ЗАМЕСА

роман

 

Вот и пришёл мне копец. Верховный — не божий, а американский — суд приговорил к пожизненному заключению простого русского парня, на беду оказавшегося в опасное время в неудачном месте. Досадно то, что как многие, я и пьяный за рулём гонял, и афёрничал, и сигареты тырил в супермаркетах, да и не только сигареты, а вот закрыли за то, чего не делал.

Как же везло вначале! Тринадцать месяцев назад я прилетел в Штаты без единого цента, а вот теперь два лимона без тех десяти штук, что были со мной в ту проклятую ночь и что истратил я на безмозглых адвокатов, наверняка ещё спрятаны в обшивке моего арестованного джипа. Но ни в жизнь не добраться мне до этой обшивки, моих денег, не купить с потрохами их хвалёную юстицию, не показать им всем, чего она на самом деле стоит.

Я — двадцатишестилетний парень Юрик, русский душой, одессит сердцем и гражданин Молдовы по паспорту, теперь навсегда останусь лишь американским зэком.

Да и один чёрт! На суде я швырнул прямо в их ожиревшие рыла, что горжусь тем, что родился в USSR, и что назвали меня Юрием в честь первого – нашего — космонавта планеты, да и вообще их Америка хороша, чтобы бабки делать и жрать, а ни свобода ни настоящая жизнь им недоступны, — как эти рыла скривились! Заклацали, заскрипели зубами, они-то полагали, что выносят приговор мне! Запомнят, что не все мы жалкими беженцами выклянчиваем подаяние, юля и отказываясь от самих себя.

Времени у меня теперь хоть отбавляй, уже не надо ни за чем гнаться, ничего успевать; презумпция вины необратима для двухметрового русского парня.

И оправдываться мне не перед кем, только самому себе рискнуть объяснить, как же так, что начав у подножья и дойдя до вершины, я оканчиваю жизнь свою гордым и непокорённым нулём.

Сектор 1. Odessa

И хочется с места сорваться, в карьер, без царя в голове

Ю. Панкратов.

1. Гудбай, родина!

— Прощаться, что ли, давай? — спросил мой троюродный брат Валера, взглянув на табло. Шереметьевский аэропорт гомонил и грохотал, урчали где-то, волнуя кровь, моторы самолётов.

Полтора месяца прошло с 18 августа, с тех пор как пьяным хулиганом навалился на Россию финансовый кризис и придавил с нею всё её хрупкое зарубежье... “Лучший выход из российского кризиса — в Шереметьево-2” — пошутило Русское Радио. Я принял шутку всерьёз, и вот уже следом за мной, пришпоренное ранними заморозками, улетало на Запад бабье лето.

— Чего прощаться — я всего-то на три недели, скоро свидимся, — приободрил я братана.

— А что здесь делать? — хмыкнул Валера. – Видал мой ларёк: экономическая милиция закрыла — нема бабок на взятку. Ты же сам в курсе!

Я был в курсе, и сваливал я отсюда не на три недели. Это в посольстве, выдав себя за везучего, обременённого семьёй очкастого бизнесмена, я лихо заявил, что некогда мне по Америкам рассиживаться, и что раз отпуск мой три недели, то и не задержусь там ни днём дольше. В посольстве это оценили, и визу дали стандартную, на полгода.

— Москва ведь — самый эпицентр финансового кризиса, — продолжал Валера, — даже не знаю, смогу ли забрать свои деньги с банка, да и те в пять раз обесценились.

— У меня нет денег — и нет проблем, — попробовал пошутить я. У меня не было больше не только денег: у меня не было больше ни дома, ни любви, ни работы, ни лучшего друга. Оставался только секс, которым я и занимался с переменным успехом вплоть до отъезда.

— Так ты как: летишь в Америку без денег? — оторопел Валера. — Ты гонишь!

“Уважаемые пассажиры, заканчивается посадка на рейс 132 Москва — Сиэтл — Сан-Франциско”, — объявил равнодушный голос. Голосу было до лампочки — он никуда не уезжал, у него имелось тёпленькое место на работе и неплохая зарплата.

— Ты погнал, что ли? — повторял Валера, пробираясь со мной к регистрационной стойке Аэрофлота. — Ты бы одолжил у кого хоть.

— У тебя, что ли, одолжить? — усмехнулся я. — Я сразу всё понял, когда увидел твой жигулёнок 72-го года выпуска.

— Семьдесят третьего! — с достоинством поправил меня братан.

— Эх, прошло то время, когда одалживали! Кстати, а где твоя БМВ? Я так её и не видел — помнишь: ты на джипе приезжал ко мне в Одессу, говорил, что доплачиваешь пять штук и берёшь годовалую БМВ.

— Братуха, мне стыдно, но меня кинули! — болезненно сморщился Валерка.

— Тебя-то? С твоими связями, уголовниками и ментами?!

— Знаешь, это я после твоей Одессы расслабился, заспиртовался. Да плюс солнечный удар, да воспоминания об Але, о, какая девочка!.. Короче, тут нечего и рассказывать: сперва оформили на меня бээмвуху, потом на него джипан, всё сделали быстро и красиво, дали гаишникам на лапу, — они нам подогнали крутые номера на тачки, я доплатил пятёрку и разошлись краями. На радостях загудел с друзьями в сауне, утром выхожу — а от машины только пустой асфальт остался. Ни новейшая радиосигнализация не помогла, ни замок на руле...

— Эй, молодые люди, — хрипло выкаркнула из-за регистрационной стойки длинноносая толстуха в аэрофлотовской униформе, — вы что — слепые? Посадка заканчивается.

— Вобщем, подозрения на старого хозяина, — мрачно подытожил Валера, — но подкопаться невозможно, у него есть все отмазки. Ну, Юрик, удачи! У тебя хоть есть где остановиться там? На, десять баксов возьми, больше нет. Сказал бы раньше — я б одолжил для тебя.

Мы по-братски обнялись, Валерка махнул рукой и смешался с броуновским движением аэровокзала.

Я секунду постоял, мысленно прощаясь со всем родным, потом улыбнулся нетерпеливой аэрофлотовке и вручил ей документы. Торопливо сунув мне посадочный талон, она молча провела меня на контроль и захлопнула дверь регистрации.

Я оказался последним пассажиром.

— Билеты, паспорт, — устало, даже не взглянув на меня, бросил мясистый таможенник. “Съестное” — послышалось мне. Я рассеянно протянул ему документы.

— Где ваш багаж, господин МилОшевич, или как там вас? — слегка оживился офицер, листая мой молдавский паспорт.

— МилошЕвич. У меня нет багажа, — как можно вежливее ответил я, смутно предчувствуя, во что отсутствие оного может обернуться — последние годы “громкая” фамилия привлекала ко мне чересчур много нездорового внимания.

Офицер хищно замерцал свиными глазками и, откинувшись на спинку стула, вкрадчиво поинтересовался:

— Оружие, золото, российские рубли?

— У меня только десять долларов, — хотел я было предъявить их.

Но таможенник уже поднёс рацию к ехидно оскаленному рту — типа, плавали — знаем:

— Макар, тут у нас подозрительный: гражданин Молдавии, летит в Америку, и ничего кроме паспорта нет.

Из рации раздались шипение, треск и металлический приказ:

— Давай на спецконтроль.

Меня завели в фанерную клетушку, где еле втиснувшиеся мой мясистый и не менее упитанный, с кабаньим взглядом исподлобья Макар долго ощупывали каждый шов в моих вещах, исследовали подмётки и стельки моих башмаков, тщательно пальпировали каждый сантиметр моего тела, но ничего, кроме уже предъявленных десяти баксов и паспорта, так и не нашли. Нет, в кармане пиджака обретались ещё пачка “Примы” и зажигалка, но, видимо, таможня предпочитает другие сигареты.

Судя по их всё больше ощетинивающимся взглядам, нравился я им всё меньше и меньше. Мой таможенник вышел из загона, и Макар начал исподлобья, но внушительно нагонять, что он имеет право задержать меня как гражданина Молдавии и т. д. и т. п. Я отлично всё понял и демонстративно выложил десять баксов на стол. Его гладковыбритая, пахнущая дорогим одеколоном физиономия выразила следующее: эх, парень, конечно жаль, что у тебя их всего десять, но что поделать, плохой результат - тоже результат. Он кивнул и сыто уронил в рацию: “Всё в порядке”.

Вот таким макаром, как говорится, я ещё раз лишился последнего. “Ничего, в Сиэтл прилетаю утром, за день что-то придумаю, а в самолёте — кормят” — успокоил я себя.

Почти без вопросов пройдя следующие — паспортный и билетный — контроли, я оказался за той линией, которую мечтает пересечь большинство граждан бывшего могучего СССР: я оказался в международном зале ожидания.

Это уже без малого заграница. Люди толкуют на разных языках, везде крутые магазинчики, в которых господа чужестранцы могут разжиться каким-либо заковыристым сувениром или остограмиться перед полётом, если, конечно, не убоятся цен. Это — последний сюрприз, приготовленный для них Москвой, столицей когда-то великого и могучего, а ныне задорного и неунывающего государства, ведь всякий чужестранец прошёл у нас через и хорошие и не очень, крайне незапланированные и неожиданные сюрпризы и приключения. Очумелые, оглушённые покидают они Россию, но почему-то им тут понравилось: они, слетясь из “свободных” стран, только у нас первый раз в жизни чувствуют себя свободными и, возможно, счастливыми.

У нас забывают они пить свои таблетки от депрессии — “антидепрессанты”, заглатываемые половиной западного мира, и учатся пить то, что действительно пить стоит.

У нас познают они, что такое настоящая вечеринка— парти, во всякое время суток свободно отдыхают в барах, кабаках, дискотеках, покупают алкоголь и сигареты, не предоставляя при этом ксиву, как, например, в полицейской державе США, где без удостоверения личности не получишь ни сигарет, ни шампанского, ни дэнсинга.

У нас, в конце концов, становятся они “Homo emotions”, как говорится, а не money— makers — биороботами по производству денег.

Ну, вот и последняя дверь Родины. Открывается последняя дверь в узкий коридор, уводящий прямо в самолёт. Новенький ИЛ-96 гудит за супертолстым стеклом, готовясь через тринадцать часов пересадить на ту сторону земного шара 300 человек.

А рядом у такой же двери идет посадка на Боинг-727 — на Майями. Майями-Бич! Я жадно провожаю взглядом людей, летящих в лето, пальмы, бирюзовый океан, раскалённое солнце. Бабье лето — время отпусков для серьёзных людей, но не для меня — я еду искать работу и свою девушку, у которой, возможно, хранится тайна моего горемычного происхождения, и мой самолёт летит на север.

Ба — знакомое лицо — Николай Юрьев, ведущий “Вечернего Главпочтамта”! Летит с семьёй позагорать на Майями-Бич. Я уверен, что он меня не помнит, а я его, земляка, помню очень хорошо. В Кишинёве я учился в школе номер девять, где и он обучался лет эдак 30 до меня. Я был — худенький пионер Юрка, и встречал его с хлебом-солью, когда он приезжал навестить свою бывшую школу. Встречал я его вместе с пионеркой Светой, которая вот уже лет пять как умерла от передоза.

Мне очень захотелось с ним поговорить, рассказать и об этом, да и просто пообщаться со звездой, но тут настала моя очередь.

— Посадочный талон, пожалуйста! — улыбнулась высокая приятная стюардесса.

— Пожалуй-й-й-й-ста...

Резкая боль пронзила меня в области живота, и моментально я весь покрылся потом.

— Вам плохо, молодой человек?

— Нет-нет, всё нормально, просто боюсь самолётов, — и я изобразил нечто похожее на усмешку.

— Будьте добры, проходите — 29 ряд.

Я занял своё кресло у иллюминатора, над левым крылом железной птицы, и пристегнул ремни. Опять боль пронзила меня иглой, теперь уже горели все внутренности, меня метнуло в лихорадку, затрясло так, будто я был раздетый на морозе. Но в самолёте было тепло, и лишь за окном асфальт аэродрома покрывал миллиметровый слой первого раннего снега.

“Неужели уже начались ломки?” — мучительно подумал я. Последний раз я укололся в поезде Одесса — Москва, вчера вечером, неудобно согнувшись в полутёмном туалете. Раствор оказался слабым, а я не запасся наркотой в дорогу, твёрдо решив с этим покончить. Я знал, что знакомое ужасное чувство скоро настанет, но не предполагал, что так скоро.

В прошлый раз ломки начались через двое суток, сейчас через сутки. В прошлый раз я сидел на игле всего три месяца, да и дозы были поменьше, — в этот раз не дотянул пару месяцев до года.

 

Дальше... (авторская страница в журнале "Баемист")

Это ничего особенного, рвакля такая, просто оборванный краешек бумаги, для декорации (5112 bytes)
Aport Ranker