|
1
Чувствую, что пришла пора вставать, но
неизвестно кому и, главное, это на каком
же свете мы уснули и кто из нас, Анна или
Валентин, видел сейчас за окном снег,
белый снег на изогнутых ветвях
деревьев? Мы невидимки в снежной стране,
которая есть Русь зимняя, -- вдруг ровно
и плавно, словно спускаемые на ниточках,
повалили сверху вниз белые хлопья,
рождаясь прямо из серого неба, которое
начиналось над самыми вершинами
деревьев. И теперь, в данное мгновение,
каждый из нас двоих несравнимо менее
убедителен, чем любая из этих пухлых
снежинок, чья жизнь имеет только ту
протяженность во времени, что отпущена
ей для плавного спуска с небес на землю.
Возможно ли, чтобы снежинка,
лишь часть жизни которой мы могли
наблюдать, имела свою судьбу? И чтобы
холодная парашютистка, выбросившаяся
из облака в числе многомиллионного
десанта, была как-нибудь названа по
имени на своем снежном языке? Мне
кажется, я видел этот снегопад в первую
нашу совместную зиму, лежа в постели
рядом с теплой Анной, -- только тогда я
мог испытывать такое убедительное
чувство телесного счастья, полную
насыщенность жизнью. Недавно
проснувшись, полеживая в теплой
комнате на кровати рядом с женою, я
спокойно поглядывал на то, как за окном
идет снег.
Я тоже помню этот снегопад
утром, я лежала рядом с Валентином и
думала о том, что он был прав, пожалуй,
когда однажды сказал: "Детей дает Бог".
Это в ответ на мои слова, что хочу
родить ему ребенка. Я тогда обиделась
на Валентина, не услышав в его ответе
никакой радости и благодарности, чего я
ожидала, -- но лишь равнодушную
рассудочность и, больше того, тайное
неверие или даже нежелание принять от
меня самый великий мой дар. И вот по
истечении совсем недолгого времени
выяснилось, что он был прав, и я сама уже
не хотела ничего такого для него...
Маленькие белые снежинки, медленно
слетавшие сверху вниз, были душами тех
самых детишек, которых когда-то
хотелось мне подарить Валентину. Детей
дает Бог.
Как-то странно-легко уходят
они в ничто, эти снежинки, зимы,
Атлантида, дары приносимые, песни
спетые. А нам, неопознанным даже самими
собою, приходится лишь смутно
догадываться, что мощь континентальных
плит и сменяющихся времен года была той
же природы и подчинялась тому же закону,
которому хотела быть подвластной
каждая душа предмета, человека, стихий
и фундаментальных наук человечества.
Потому что все это, включая и нас, Анну и
Валентина, и физику с химией,
математику, музыку и астрономию, было
устремлено к какому-то конечному
счастью. Об этом я думал в то зимнее
утро в постели, прижимая к себе теплую
Анну, глядя в окно на падающий с неба
белый снег. Все имело душу -- и
проходящие времена года, и так
называемые точные науки, и
провалившаяся в океан Атлантида, и
каждая снежинка. И все они были
обречены иметь своих двойников-невидимок.
Хорошо, что день тогда
выдался выходным, не надо было спешить
на работу, одновременно лихорадочно
натягивать трусики и блузку, совать в
рот зубную щетку и, таращась в зеркало,
подкрашивать ресницы, а затем,
чертыхаясь, рысью мчаться на кухню, где
фырчал и подпрыгивал, все более
распаляясь гневом, всеми позабытый
зеленый чайник на плите... Ладно,
миленький, сегодня ты получишь свое, --
устрою все так, чтобы ты получил не
просто обычное, постоянно тобою
желаемое. И всю нежность, которую я
готова была отдать летящим за окном
снежинкам, незаметным образом сумею
передать тебе, и после ты будешь лежать
у моих утомленных ног, словно сам --
беспомощное громадное новорожденное
дитя.
Широкие окна комнаты, где мы
укрывались, выходили на открытую
терраску, стекла были прозрачны,
подоконники чисты, без наледи, потому
что крыша навеса защищала их от
падавшего снега. В доме оказалось
достаточно тепла даже после долгой
ночи -- вечером жарко протапливалась
превосходными березовыми дровами
высокая, выложенная синим гжельским
кафелем печь. И за окном на дворе было
тоже не морозно, стояла так называемая
сиротская зима, не лютая, но
жалостливая к плохо одетым сироткам.
Окна не затягивало серебряной
гравировкой инея, на них не было
никаких занавесок, они выходили в сад --
и мы с Аней, прочь отбросив одеяла, как
бы оказывались посреди бескрайнего
снежного пространства, под огромным
серым небом, осыпаемые мириадами белых
хлопьев, плавно опускавшихся сверху. Но
на раскаленных телах наших не таяли
снежинки -- посреди широкой русской
зимы мы были накрыты бережным, надежным
куполом тепла.
Несомненно, это происходило
в первую нашу совместную зиму, именно
тогда я словно со стороны увидел
картину, обрамленную оконным проемом
небольшой комнаты с печным отоплением,
на фоне искривленных черных яблоневых
ветвей, обсыпанных белым снегом. Когда-то
русский интеллигент, сидя в такой же
вот комнате у теплой печки, безысходно
думал о смысле жизни. Я нашел этот смысл,
который был в том, чтобы мне снова и
снова любовно сочетаться с Анной. Но в
тот самый миг, когда покажется, что
полное воссоединение произошло и ты
воспринял девятый вал страсти не телом,
но духом и блаженство физическое
перешло в радость духовную, -- с жалким
писком и мычаньем комочек этой души
вылетает из твоих чресел и через твои
искаженные уста, а ты проваливаешься в
глубокую яму блаженного беспамятства.
Дальше... (скачать
повесть
в zip-архиве)
Текст взят из библиотеки сайта omen.ru
|