Из книги "СОЗЕРЦАТЕЛЬ ЖИВЫХ, И ДРУГИЕ ПАРНЫЕ И НЕПАРНЫЕ РАССКАЗЫ"
Ольга любила страстно, безумно, теряя голову, сходя с ума… Ее мучила бессонница. Она натягивала одеяло до подбородка, пустыми глазами глядела в пустоту и тьму, тихо шептала: милый мой, милый, милый мой… В горле торчал совершенно неистребимый ком, хотелось пить, Ольга вставала, ходила по комнате, прижав руки к груди, в своей сиреневой ночной рубашке, высокая, некрасивая… Позже, когда появились палатки и засели в этих палатках внимательные пауки, Ольга наскоро одевалась, шла, брала банку пива, выпивала, погружаясь в глубокий, но не всегда спасительный сон…
Часто ей снилась какая-то рыбка. Ольга наклонялась над бассейном, аквариумом или над живым ручьем, и там, на мел-ководье, шевелилась какая-то рыбка… Ольга гладила ее, словно кошку, та извивалась, переворачивалась на спину, такая хорошая и добрая рыбка… И внезапно кусала…
Ольга просыпалась и, по мере того как проходила боль в пальцах, медленно стекал с нее страх… А мужчина, которого она так тяжело и нудно любила, в эти самые минуты, где-то по диагонали, на северо-западе или юго-востоке, брал другую, законную свою жену…
Ольгу преследовал какой-то злой рок. Казалось, некий творец времени насмехается над нею, или ставит свой дьявольский эксперимент. Мужчины, которых она любила, все, как на подбор, были женаты.
Это невыносимо мучило ее, но почему-то всегда, как только она начинала испытывать знакомое замирание в груди, дрожь в коленях, объектом оказывался очередной женатик, несмотря на то, что вокруг было достаточно нормальных, холостых мужчин.
Дальнейшее управлению не поддавалось: родившись, любовь требовала ее к себе, как любой младенец, надо было вставать по ночам, носить, баюкать ее, кормить слезами…
И начинался кошмар. У мужчины не хватало духу признаться жене в том, что он любит другую. Ольга мучилась отведенной ей второй ролью, тайные встречи были сладки и тягостны, ей не везло: рано или поздно все раскрывалось, вот, кажется, момент истины, Ольга обретет, наконец свое долгожданное счастье, законного мужа, но… И все рушится. Она не нужна ему в роли новой жены. Пусть лучше останется он один. Впрочем, чаще всего, он вскоре женится. Но не на ней…
Первый раз это произошло с нею в четырнадцать лет. Она влюбилась в дядю, младшего брата матери. Она написала ему первое в своей жизни такое письмо. Дядя Витя жил по Фрейду, он с детства патологически любил свою старшую сестру, Ольгину мать, он ненавидел ее, она его била, он дрочил на нее, первое свое стихотворение он посвятил ей…
Сестра нагуляла дочку, дочка выросла. На тридцатом году жизни Витя получил еще одно страдание. Племянница была похожа на мать, как две капли воды, ха-ха-ха, на свою мать в детстве. Он уже и сам имел сына, жена его была странно похожа на его мать, что матери льстило, и все вокруг, будучи такими же тупыми, как и ты, благосклонный читатель, искренне верили, что Витя, этот ребенок, выбрал себе жену, так похожую на его мать… Что так трогательно…
И однажды он получил письмо…
Я люблю вас. Я не скажу вам, как меня зовут, но знайте, что есть девушка, которая любит вас…
Он перебрал в уме всех своих знакомых женщин. В каждой соседке, каждой сослуживице он подозревал ее… Правда, было в этом какое-то неудобство. Любил и хотел он свою родную племянницу, а письма писала ему неизвестно кто…
Тем временем девочка стала неожиданно быстро расти…
Вытянулась шея, приподняв над воротником новое, уже не совсем детское лицо, вылезли из под манжет руки, обнажив тонкие белые запястья с косточками, твердые груди наполнили блузку, размер ноги увеличился сразу на два, и слетели, шлепнувшись на пол, ее розовые с бантами тапочки… Девушка недоуменно оглядела себя, вскрикнула и босиком бросилась в комнату матери. Та прикинула грядущие расходы и схватилась за голову.
Пришлось купить техасы, достаточно вместительные для прогрессирующих ягодиц, бабушка с дедушкой раскошелились на новое пальто… Даже дядя Витя принял посильное участие, принеся в подарок ночнушку и трусики… Ольга облачалась в его кружева и по ночам долго не могла уснуть, представляя себя с ним. Впрочем, она и понятия не имела, как оно все делается: в те годы это можно было увидеть лишь в статике, на фотокарточках, а движения, в частности, их скорость и частота, оставались тайной до поры…
И развязка пришла… Это просто: ты и сам мог бы такое придумать, читатель.
— Надо же! — гневно, но с гордостью жаловалась сестра брату, заглянувшему на огонек. — Какая хитрая девчонка: ведь нарочно оставляет свои тетрадки на столе. Раскроет тетрадку по русскому и на самое видное место положит. Это она для тебя, к нам ведь больше никто не ходит… Смотри. Хочет похвастаться своими пятерками… Что это с тобой? Перепил, что ли? Ну-ка, марш в ванну!
Он действительно прошел в ванну, где его и вправду вырвало. Выйдя, он увидел девушку стоящей в углу комнаты, исподлобья смотрящей на него.
— Нет, — громко сказал он, задыхаясь. — И думать об этом забудь.
— Больше тебе не налью, — пробурчала сестра.
На другой день дядя встретил племянницу на терраске и молча вручил ей конверт. Письмо было толстым. Это было и не письмо, собственно, а некая притча, в которой отвлеченно рассказывалось о девушке, полюбившей женатого человека. Много лет спустя, несколько набравшись ума, Ольга поняла, почему дядя прибегнул к такому изысканному способу общения: притча была напечатана на машинке и в крайнем случае могла сойти за обыкновенный девичий рассказ о любви, которыми и так уже был полон ее альбом. Вывод не оставлял никакого сомнения: героиня должна была побороть в себе преступную любовь… Любопытно, что переписанный одной из подруг, рассказ этот пошел гулять по свету, из альбома в альбом, и уже в конце девяностых попался ему в сборнике, который издал в провинции один полоумный учитель…
А тогда были удивительные недели, несколько недель — пока не растаял снег и не пришла пора отправляться за березовым соком.
Он приходил почти каждый день, поскольку у сестры внезапно открылась тяжелейшая форма астроазита. Он приносил сестре сладости и фрукты, правда, она к ним не притрагивалась, все отдавала растущей дочери… Она очень надеялась выздороветь — если не к березовому соку, то, хотя бы к первым сморчкам.
Однажды они столкнулись в тесных сенях, Ольга потеряла равновесие и нечаянно повалилась дяде на грудь. Оба и сообразить не успели, как все это перетекло в долгий и страстный поцелуй…
Несколько раз они целовались украдкой, и он даже немного потрогал ее, а солнце наливалось с каждым днем, словно собираясь созреть и упасть, вот бабушка достала из кладовки пыльные банки, помыла, и пошли они, наконец, за березовым соком, без мамы, которая все еще лежала, без бабушки, которая ухаживала за мамой, вдвоем с дядей Витей и пошли…
Из леса она вернулась уже другой.
Витя, как теперь она стала называть дядю, был человеком несчастным. Раз ошибившись, загуляв с нелюбимой девушкой, он был вынужден жениться на ней, потому что получился ребенок. Он не любил свою жену, ему было тесно в семье, единственная, кого он по-настоящему любил, была она, Ольга.
Все лето они встречались в лесу, а когда наступили холода, Витя нашел одну котельную, где работал друг… Ольге не нравилось то, что Витя делал с ней, порой было просто противно, но она любила его и хотела стать его женой. К майским праздникам она написала сопернице письмо. Идея возникла внезапно — Ольгу осенило: послание придет в числе других поздравительных писем и Витя ничего не заподозрит.
Я не называю своего имени, но хочу честно предупредить. У твоего мужа есть любовница давно. Если ты не веришь, последи за своим мужем и узнаешь, что я прав…
Письмо было написано как бы от постороннего человека, доброжелателя, но все выяснилось на удивление быстро: сразу после первомайской демонстрации тетя ворвалась в их дом, потрясая конвертом. Вскоре пришел праздничный, ничего не подозревающий Витя. После короткого следствия был разоблачен и автор письма, и таинственная любовница, в одном, так сказать, лице…
Обманутая жена и слышать ничего не хотела о примирении. В тот же день Витя был с позором изгнан и возвращен в родительский дом, где сразу начался маленький изысканный кошмар: дедушка, бабушка, их дети и внучка вкусили несколько месяцев совместного житья в свете своих изменившихся отношений.
Брат и сестра стали врагами на всю жизнь. Дед проклял внучку. Похотливый дядя лишился жены и сына. Мать, естественно, поскольку сама в подоле принесла, возненавидела свою развратную дочь, так до самой смерти ни разу и не взглянула ей в глаза.
Огромная, дружная семья была разрушена в результате роковой страсти…
Золотые слова, читатель. Что-то родное, прямо из вчерашнего женского романа…
Родственники не спускали с девушки глаз, не пускали на улицу, запирали в комнате, Ольга страдала, но была совершенно счастлива: путь свободен и рано или поздно ее любимый женится на ней и они заживут новой, удивительной жизнью…
Больше всего на свете Витя хотел теперь задушить свою племянницу. Задолго еще до скандала он собирался порвать с ней, но не знал, как это сделать. Он только что привязался к сыну, который из куска багрового мяса превратился в смышленого почемучку. Этой весной его жена научилась, наконец, достигать оргазма… Он понял, что любит не племянницу, не сестру, а свою родную жену, период фрейдизма прошел, встречи в котельной уже не доставляли удовольствия, девушка тяготила его, она была совершенно скучна и неразвита, все, что ей было нужно — это лизать и сосать сладости…
Тем не менее, он не решался ее обидеть, понимая, насколько чудовищным может быть ответный удар, если она, конечно, додумается до этого. Ведь стоило ей, несовершеннолетней, раскинуть мозгами и куда следует заявить…
И тогда дядя написал очередное письмо.
Милая моя, крошка моя, я так люблю тебя, но после всего, что произошло… — обливаясь слезами читала Ольга, а дядя по-прежнему уходил чуть свет на работу и приходил поздно, когда ее уже запирали…
Спустя три месяца после памятных майских праздников Ольга закончила восьмой класс и уехала в Москву, где устроилась по лимиту на фабрику, а спустя много лет, когда умерли все, кроме неведомо где затерявшегося дяди Вити, Ольга с удивлением, ужасом прочитала свою историю в одном из иностранных женских романов — слово в слово почти…
Американская писательница каким-то непостижимым образом воспроизвела все, включая даже и памятный поход в лес по весне, хотя, в ее экзотическом варианте фигурировал не березовый, но кленовый сок…
Разве это не мистика? Разве это не доказывает существование параллельного мира, столь же реального, как и наш, связанного с нашим миром таинственными, незримыми нитями?
Нет, не доказывает, потому что американской писательницей был сам дядя Витя, который за эти годы прошел длинный извилистый путь, писал стихи, работал в газете, переселился в столицу, заматерел, но ни русским писателем, ни даже писателем-мужчиной не стал. Несколько раз Ольга находилась совсем рядом со своим первым возлюбленным, в одном вагоне метро, например… Однажды они даже соприкоснулись локтями в толпе, но никогда больше не видели друг друга — с тех самых пор, как девушка эмигрировала в столицу, и начались ее бесконечные мытарства.
На преодоление первой любви ушло несколько лет. Все ее романы кончались трагически. Они были полны гневных писем, надрывных объяснений, всяческих утренних дежурств у подъезда… Она искренне хотела замуж, хотела нормальной семьи, детей. Но злой рок, заявивший о себе в самом начале, не переставал преследовать ее, с тем же упорством, с каким примерно раз в год, чаще всего весной, снился ей один и тот же сон: какая-то рыбка.
Вот идет Ольга по дивному лесу, идет в своей сиреневой ночнушке, а это был ее любимый цвет, и видит перед собой ручей, а в ручье — какая-то рыбка. Ольга протягивает к ней руки, рыбка переворачивается на спину, пускает пузыри, мурлыча, Ольга гладит ее, чешет чешуйчатое брюхо, но вдруг острые зубы впиваются ей в пальцы, и, просыпаясь, Ольга все еще чувствует боль…
За свою бурную жизнь она сменила много профессий. Она была ткачихой, пока не получила комнату, была лаборанткой, пока не поступила в институт, студенткой, пока не отчислили. Она была продавцом в книжном магазине и продавцом трубочек, внезапно стала журналисткой, обнаружив в себе талант к болтовне — это в эпоху гласности — а в эпоху бандитизма выучилась на бухгалтера, но, когда в мире стало появляться все больше и больше бухгалтеров, красивее и моложе, Ольга села в палатку, на должность внимательного ночного паука…
Однажды она любила инженера. Это был временный инженер, он готовился стать буржуем, то была эпоха такого перехода, тысяча девятьсот восемьдесят девятый год…
Лева зарегистрировал кооператив по производству трубочек. У него работало пять девочек, которые продавали трубочки у пяти станций метро. Жена и теща изготовляли трубочки прямо в квартире, а сам Лева эти трубочки "Жигулями" по де-вочкам развозил…
Стремительно перейдя в новый класс, Лева понял, что может теперь позволить себе по-настоящему влюбиться. Он выбрал себе одну из трубочек, как он их называл, и сделал ее своей любовницей. В среде инженеров, да и просто в среде порядочных людей, тогда еще не было принято прямо платить возлюбленным деньги: можно было идти путем подарков, путем повышения по службе, порой — просто жениться… И тогда трубочка была поставлена на самое хлебное место, под видом сокрытия доходов был создан для трубочки особый счет, которым, впрочем, она могла распоряжаться, якобы в долг… Кроме того, была куплена и оформлена на трубочку новая "девятка" — это на случай, если сбербанк обманет… Машина, конечно, считалась известно чьей, но трубочка походя закончила автошколу и стала ездить, и даже два раза легко стукнулась то правым, то левым крылом…
Ольга, а это была именно она — ты, конечно, узнал, паскуда, старый добрый роман — не сразу, но вскоре приступила к действию: волосы, засосы, анонимные письма… Но соперница на редкость спокойно отнеслась к забавам кооператора с трубочкой. Она ничего не знала ни о "девятке", ни о, тем более, секретном счете…
— Знаешь что, — сказала она. — Ты человек взрослый, свободный. Если хочешь, можешь кончать в любую из трубочек по очереди: это ничего не изменит, я как любила тебя, так и буду любить всегда, милый…
Ольга не учла, что времена изменились. В семье любовника да и в стране вообще все больший вес приобретали экономические отношения. Марксизм все же восторжествовал, хоть запоздало, но искренне…
Жена и теща по-прежнему пекли трубочки, а хозяин развозил товар по девочкам… Ольга, правда, получила втык. Ну, нельзя же так, в самом деле, когда все мы столь довольны и счастливы…
Ольга была унижена, растоптана, раздавлена… С нею никогда еще так не поступали. Теперь ее совершенно официально держали за любовницу, и впрямь, словно какую-то отхожую трубочку. У нее все чаще стало болеть сердце. Сон ушел напрочь, несколько суток кряду она вообще не смыкала глаз, в темноте дожидаясь рассвета, затем вдруг засыпала прямо на лавочке в метро, ее не могли растолкать и постовой вызывал врача… Ее держали, словно какое-то животное, декоративное или дойное, использовали, словно какой-то механизм…
Впрочем, порой эти мысли отпускали ее, и все оборачивалось… Она вдруг ясно понимала, что Лева истинно любит ее, безумно любит ее одну, и сам страдает не меньше, и хочет жениться на ней, но теперь его связывает не только брак и дети, но и этот трубочный кооператив…
И тогда Ольга решила уничтожить соперницу другим способом. Она так ненавидела ее, что готова была разорвать ее на части, раскрошить, раздавить, как гусеницу, как улитку…
Раздавить…
Несколько ночей Ольга опять провела без сна: она глядела в потолок и сосала большой палец, затем договорилась с мастером на автосервисе — в случае повреждения "девятки" он подрядился идеально исправить ее за несколько часов… Ольга также заменила старые протекторы на "Локос", с тем, чтобы испытать за пару дней и вернуть, если не понравятся. Мастер понимающе, очень понимающе кивнул и тотчас удвоил условленную цену…
Вера гуляла с Нафсиком вдоль Перовского парка. В тот вечер Нафсик вел себя странно, как это всегда бывает в подобные вечера. Я имею в виду художественную литературу, конечно…
Нафсик останавливался, оглядывался, поджимал хвост, жалобно скулил, подпрыгивал на месте, далеко вытягивал шею и томно, жалобно выл на полную луну. И писал, разумеется, чаще обычного.
За раскидистыми кустами боярышника Вера заметила тщательно припаркованную "девятку". Ебутся, с горечью подумала она, представив неведомого мужчину, который именно в этот момент, в нескольких шагах… Нафсик подбежал к машине, обнюхал колесо и залился отчаянным лаем. Пусть его, злорадно подумала Вера, полная зависти и невостребованного желания. Машина позади заурчала, завелась. Кончили, вздохнула Вера. Что это за пижонство — так называть машины, словно карты какие-то. Тройка, семерка, туз, подумала Вера. Еще она вспомнила в тот последний миг, что снилась ей сегодня ночью какая-то рыбка…
Несчастный случай с женой поверг молодого инженера в черную, безысходную тоску. Как бы что-то разладилось в хорошо отрегулированном механизме и все начало скрипеть и разваливаться: поехала прокладка карбюратора, резко снизились обороты, стали где-то пропускать тормоза, одна из трубочек схватила какую-то венерическую болезнь, другая собралась замуж за иностранца, засорился дымоход, в доме чуть было не случился пожар, соседи написали коллективную жалобу и его лишили права печь трубочки, к тому же он уже не делал никаких трубочек, он часами просиживал на могиле жены, обхватив голову руками, он проклинал эту долговязую Ольгу, в которой его и привлек-то именно высокий рост, небывалая прежде возможность положить ноги не на плечи, а закинуть их за, так, чтобы подколенные ямочки оказались на плечах… По странному совпадению раздавила Веру именно "девятка", что даже позволило ментам некоторое время подозревать любовницу в умышленном убийстве, пока не была произведена окончательная экспертиза… Именно в этой "девятке" Лева видел жуткое, мистическое совпадение.
Он расстался с любовницей, оставив ей и машину и деньги, вернулся на завод "Серп и Молот", к друзьям-инженерам, стал много пить, изучать оккультную литературу, которая к тому времени как раз стала в изобилии издаваться в стране, в девяносто втором попал под сокращение, работал каким-то грузчиком, пристрастился к наркотикам, часто попадал в пси-хушку, где содержались многие другие "числовики"…
"Числовики" — если кто не знает — это люди, которые придают мистическое значение всяким совпадением чисел, ищут в них какие-то знаки, часто сходят на этой почве с ума, поскольку совпадения порой случаются поразительные… "Числовиками" забиты все психушки нашей далекой планеты.
Был числовиком и Федор Мартов, вернее, стал им к концу ХХ века, поскольку числовиками, как известно, не рождаются.
Давняя это история, читатель…
Шел 1978 год. Мартов, тогда еще студент, собирался на Юг, автостопом. Распоров старые джинсы, он привычно сшил сумку и шапку с козырьком. Тщательно скатал и уложил одеяло. Яша должен был зайти утром, оставалось еще несколько часов, и Мартов прилег с книжкой…
Это был переводной детектив. Действие происходило в Нью-Йорке, в офисах, в квартирах, на улицах. Автор скрупулезно отмечал номера всех этих объектов, от чисел просто рябило в глазах, Мартов усмехнулся, когда выпал номер его квартиры, затем нахмурился, когда в банковском счете убийцы небрежно застрял фрагмент его собственного телефона.
Светало. Мартов читал и читал, все больше беспокоясь… Внезапно как бы что-то щелкнуло в мозгу…
Офис частного детектива находился на 16-й улице. Тот день был как раз 16-го июля. Мартов отлистал назад, где упоминалась 47-я улица, соответствующая номеру его квартиры, нашел место с банковским счетом и еще раз удостоверился, уже с неприятным холодком, в непрерывности четырехзначного фрагмента его телефона. Еще раз вернувшись в офис, он увидел, что офис находится на седьмом этаже… 16 июля!
Тут пришел Яша и они отправились в путешествие, меняя электрички и грузовики. Мартов взял книжку с собой и постоянно читал ее, уже в который раз перелистывая этот уже расколотый детектив, плохо написанный, скверно переведенный…
Форзацы книги покрылись неровными колонками цифр. Мартов делал над ними математические операции, цифры множились, принося все новые символы: адреса и телефоны его знакомых, знаменательные даты его жизни… Осталась неразгаданной одно четырехзначное число, которое умудрилось трижды выпасть в ходе преобразований…
И вот уже ближе к концу пути, перед Джанкоем, роковое число выскочило, наконец, в реальность…
1182…
Это была горловина Крыма, гиблое для автостопа место. Несколько часов они провели на обочине, на жаре, трезвые. Грузовики, идущие мимо, были заняты другими счастливчиками. Ветеран никогда бы не застрял здесь, но Мартову не понравился номер электрички на Симферополь…
— Смотри, в последний раз в жизни играю с тобой в эту игру, — сказал Яша, уже порядком измученный новорожденным числовиком.
Да, Яша и вправду играл в последний раз в жизни…
Наконец остановилась пустая машина, из местных. Радо-стно побежали наши странники по серой обочине… Вдруг Мартов остановился и погрустнел.
1182…
— Ну и катись ты в жопу! — крикнул напоследок Яша, хлопнул дверью и сам покатился, действительно, в жопу…
После этого случая Мартов стал осторожен и чуток.
Мартов стал числовиком.
Вся его последующая жизнь была определена смыслом бессмысленности, полнотой пустоты. Числа вели его тонким извилистым путем, никогда не обманывая, в случае, если он правильно угадывал их смысл. Последние было делом непростым… Так однажды, уже ближе к концу ХХ века, выйдя раз утром из дому, он цепко отметил трижды явившееся число тридцать семь: крупно на кузове грузовика, мелко в количестве пересчитанных денег в бумажнике, и средне — в номере палатки, где он купил пачку сигарет.
Мартов тотчас посмотрел на товарный номер изделия и без удивления нашел в нем семерку и тройку. Он посмотрел в миловидное лицо женщины, которая сидела в палатке.
— Сколько вам лет? — просто спросил он.
— Тридцать семь, — просто ответила она.
Позже, когда они уже стали любовниками, Мартов спросил Ольгу, почему она так странно отреагировала на столь бестактный вопрос.
— Не знаю, — задумчиво проговорила женщина, играя соломинкой во рту, — Как только увидела твои глаза под мохнатой шапкой… Что-то во мне сразу… В общем, я сразу поняла, что буду любить этого мужчину.
— Что же ты мучила меня целых три месяца?
— Не знаю… Ты ведь все-таки женат.
Это было в день их первой близости, в подмосковном лесу, куда они поехали за грибами…
Любовь принесла Мартову страдание и радость — долго-жданный, крепкий, очень русский коктейль. Он понял, что Ольга — это и есть его потерянная половина, его "инь", только сейчас, когда ему за сорок, найденная… Прежняя жизнь — с неуклонно толстеющей женой, короткими случайными связями — казалась ему чем-то вроде репетиции настоящего бытия, которое теперь, из какой-то рыхлой снежной кашицы, уплотнилось в настоящий лед — его время спрессовалось, приобрело кристаллическую структуру, узлами которой были встречи: как правило, он стоял где-то на углу, а Ольга подъезжала внезапно, смеясь, распахивала дверцу машины, впускала его, и радостно было видеть эту сильную женщину за рулем, и ехать с ней куда-то за город, где они устраивали великие пикники, и вынужденная их безалкогольность была все же пьянее всех его прежних блудливых попоек с кислыми домашними шлюхами.
Он впервые увидел в женщине равное себе существо — собеседника, с которым можно было поговорить и поспорить — а спорщицей она была столь же страстной… Существовали вещи сокровенные, истины, выношенные Мартовым за долгие годы одиночества, истины, которыми он стеснялся поделиться с собеседником-мужчиной, а собеседника-женщины до сих пор не встречал…
— А вот еще такая есть мысль, — говорил Мартов, волнуясь, — Если, например, человеком владеет, скажем, какой-то демон… И демон преследует свои определенные цели, причем, самому человеку неведомые… Человек живет, действует, совершает поступки, а на самом деле — он всего лишь выполняет инструкции демона. Ну, например… Я инженер. Работаю на заводе "Серп и молот". Но истинная моя профессия, может быть, заключается совсем в другом…
И так далее, вздор, в общем, какой-то, но Ольга, спорщица, немедленно включалась в тяжбу, даже и не дослушав:
— Я не согласна! Это нечестно — так говорить о людях. Ты лишаешь людей собственной воли в пользу какого-то демона, забывая, что воля все-таки Божья… И я что-то не понимаю о какой-то там тайной профессии. Что ты имеешь в виду?
— Числа! — блестя глазами, воскликнул Мартов.
Да не покажется нарочитым выбор именно этого фрагмента из множества других дискуссий: нету времени на полноценный женский роман.
Числа…
Именно это и играло первую роль в их любви.
Из простого азбучного числа Ольги — 16 133 041 — Мартов сразу выбрал свой возраст и возраст своей дочери. Остаток не давал ничего, кроме, разве что, быстродействия процессора, но легко разбивался на несчастливое 13 и определенное 3 — символ любовного треугольника. Сумма цифр являла ничего не значащее 19, равно как и их произведение — 216 — это опять возраст дочери… Стечение чисел между Ольгой и дочерью как бы иллюстрировало истинную жизнь Мартова, давало понять, кто был лишним в системе его любви. А лишней была жена…
Он безнадежно жалел ее, пирожочек ты мой, называл он ее, толстую, липкую, словно огромный пельмень, да, это был не пирожок, а именно пельмень, он лежал рядом, тяжело дыша, он ходил по квартире, жирный пельмень с гребешком, Мартов ничего не мог с собой поделать: внезапно привязавшаяся ассоциация вызывала еще большее отвращение, жалость и отвращение…
— Я бы ушел от нее, ни секунды не колеблясь, если бы…
— Если бы что? — Ольга разглядывала свои ногти, закусив верхнюю губу, и лицо ее в такие моменты приводило Мартова в трепет.
— Ну, ты сама знаешь… Я не смогу без дочки. Я очень ее люблю, ты представить себе не можешь…
— Рано или поздно она выйдет замуж и уйдет.
— Знаю. И по-своему к этому готовлюсь. Знаешь, — Мартов резко схватил Ольгу за плечи и заглянул ей в глаза, — как только это случиться, на другой же день после свадьбы, я брошу пельмень и приду к тебе. Навсегда.
— После свадьбы… — задумчивым эхом отозвалась Ольга, и здесь рассказ подходит к своему концу, вернее, к своему обрыву, ибо рассказ этот, в сущности, бесконечен.
Тем же вечером Мартов, ворочаясь в постели рядом с безмятежно дышащим пельменем, вновь окинул мысленным взором свои числа.
19 — вполне могло быть возрастом, когда дочь выйдет замуж. Еще три года, дождется ли Ольга? 216 — скорее всего, календарная дата. Двадцать первое июня. Это уже на той неделе… Что может произойти двадцать первого? Сонная мысль вяло шевельнула плавником: это дата может быть как-нибудь связана с Ольгой — среда, день их обычной встречи, но она предупредила, что на этот раз не получится, так как ей надо будет съездить к подруге в Пушкино, там и заночевать. Ни о какой подруге в Пушкино он раньше не слышал, и его укололо легкой ревностью… Значит, в среду будет пустой вечер: у дочки допоздна бадминтон, сидеть с женой у телевизора, перебрасываться фразами, нет, лучше напиться, да, так он и сделает в среду, 21-го июня — 216-го числа — и ничего не случится в этот подозрительный день…
Засыпая, Мартов подумал, что ему не очень-то нравится этот дочкин бадминтон — не столько сама игра, а сколько это позднее возвращение домой…
И приснилась ему в эту ночь какая-то рыбка. Она была длинной, как мурена, извивалась и тонким голоском просила: погладь-погладь меня! И когда Мартов нагнулся, чтобы почесать ей брюхо, рыбка вдруг дернулась и больно цапнула его за палец.