Ксения ЩЕРБИНО. Стихи


	ПРОЛОГ Две половины у меня: одна вся вам принадлежит, другая – вам... У.Шекспир. “Венецианский купец”, Акт III, сцена 3. Снились опаздывающие поезда. Проходившие сквозь меня, рыча и дрожа, Унося с собой, может быть, то, чем я дорожу. Снились мамины руки – а я кричу: “Господи, забери меня! я ни-че-го не хочу!” А они дрожат, теребят уголки салфетки. Снились мамины плечи… Снилась Юлия, узкая, как стеклян- ная. Юлия снилась насквозь… Снился Женин цвет глаз. Снилось небо, одним большим Жениным глазом смотревшее на меня... Снился Димка, пьющий горячий чай. Однажды Я была виновата, я пряталась в переулке, Как капризный ребенок. Теперь я прошу прощенья. Снился Ромка. Забавно вниз головой. Кажется, я ему обещала сняться в “Плейбое” Однажды в Гранаде. Снился Шурикин голос, Объясняющий мне устройство чернильной ручки. Снился Вовка. Еще до того, как подстригся. В сером Свитере, которого я не помню… Буквы каким-то диковинным калейдоскопом Складывались в имена: Карина. Демосфер. Димонишка. Ваня. Тимир. Сережа. (кто из нас будет кто из нас станет кто из….) Неоновые рекламы. Карамельные небеса. Кисельные реки. Тридевятое царство Остоженки тридцать восемь. Я проснулась уставшей, притихшей и повзрослевшей. Часть 1. МИФОТВОРЧЕСТВО ГОСТЬ Для хозяина дом похож на спираль и с кровати развертывается: в узком тоннеле сна и липкого теплого мрака внезапно слы- шишь дверной звонок, и густой колокольный страх делает тебя невесомым – взлетаешь вверх и куда-то тянешься, слепо тыкаясь в стены-окна-прихожую, в коей гость мнется у двери, нервно, фальшиво свистя. Надрывная музыка нарастает в рас- пахнутость двери. Зеркало схоже с дверным глазком. Удостоверившись в том, что ты – это ты, пускаешь себя в себя. Улыбаешься гостю, скользишь по улыбке вниз как в детстве – по гладким перилам. Перила кончаются. Гость дефрагментирован. Как на картине Моне, он расползается пятнами. Туфли остались в коридоре, цветы и коробка конфет на столе. Сам он в черном свитере из шерсти сидит за столом. Для него дом начинается с кухни.... Ну, здравствуй, гость! Ты начинаешь год, закрываешь дверь, выключаешь свет, оставляешь первый рваный след на ковре моей памяти. На стене профиль лампы кажется профилем не- кой девочки, на которой ты был женат. Не на мне. Я опускаю голову, наливаю боль в пиалу ладоней. Как крепкий чай. Горячо. Так здравствуй, гость! Тень от лампы густой бахромой нарезает стол и колени, но я ничего не чувствую... Покачай меня, покачай! Пока я была дочкой, меня так качал отец, чтобы я заснула. Я засыпаю, спеша заснуть – хоть бы ты замолчал, наконец! Джазмен виртуозен в межреберном соло, о гость! Экспромт невралгии – на выживешь или вы- рвешься из фа – диез, прорастая в бемоль – бекар – как Икар – как падая – и не сносить головы. Так здравствуй, гость! Хочешь, я покачаю тебя, как если бы у меня был сын и мой сын устал. Я спою тебе колыбельную – мне ее пела мать, когда я была дочкой. Мне двадцать один – и я вне возраста колыбельных. Скажи, кто в последний раз пел тебе? Кто и когда качал? “Спи, сын мой, сын! Черный зверь замолчал, и чер- ная птица свила себе гнездо в моем полом сердце и больше не бьется о – не бьется о ветер. О, то не вечер, то... Спи, сын мой, сын! Нам не страшно!” Тебе, гость, страшно? Голову поднимаю. О господи, пощадил бы! Мертвый поэт в груди хуже живого поэта. Я покидаю Европу памяти о тебе – и желтый песок азиатский в часах моей жизни медлен- но пересыпается в ноги. И сводит ноги. Я поднимаюсь. Я подхожу к окну, за которым – вьюга. Так здравствуй, гость! Я плохая хозяйка, я плохая мать, я плохая дочь, я плохая жена, я даже не знаю, зачем живу. Гость, мне страшно! мне бы стать маленькой, спрятаться у тебя на груди и плакать взахлеб, что в комнате прячется бука, что я боюсь темноты, что ты не включаешь свет – и еще о чем-то, что я понять не могу, но так тяжело, что даже не выговорить – вавилонская башня мыслей стала пизанской. От этого легче не стало. Я пада... падаю медлящим и летящим движеньем падаю – я будто падаю в пропасть, тяну за собою стол, стул, обрушив сервиз и скатерть – она накрывает меня с головой, я слепну. Я становлюсь слепой и просыпаюсь... гость, я уже проснулась! Для меня дом умер давно – крича каждым плинтусом. Он остается слепком гипсовым с искаженных мукой дверей, потолков и стен, и порогами глухоты- слепоты-немоты разделившим квартиру на кухню-гостиную-спальню, раковой обстанов- кой раздутых и что бы ни... я ни делала – дом остается пуст. Так здравствуй, гость! Ты затвердил наизусть белый стих моих черт – можешь поспорить с зеркалом на предмет моей красоты, но ты молчишь. Может быть, я и не... Что, в принципе, так давно потеряло смысл. Вот и кончилось детство – как оборвалось мной, какой я стала. А стала ли я – и кем? Вот и кончился век, в нем было не больше войн, проблем, поэм, течений в искусстве, чем в любом другом, не более, чем в любом из нас. Не более, чем во мне. Так здравствуй, гость! (Речитатив для флейты в соседней комнате) Ты уедешь зимой. Поперхнутся деревья, кусты, Колокольни, деревни, колодцы, колдобины. Крыши Изумленно прогнутся и выгнутся кошкой мосты. Раскричатся вороны. Ты их не захочешь услышать. Ты уедешь зимой. Не удержит ни скованный льдом Побелевший квартал, ни знакомый подъезд, ни аллеи, Присмиревше-пустые. Осунется разом мой дом. Ты уедешь зимой. Я окликнуть тебя не посмею. Ты уедешь зимой. За тобой натянутся в разрыв Жилы, нервы, дороги – что тянется и что не может. Разметав все в округе, метель разревется навзрыд, Ты уедешь зимой. Сохрани, сохрани тебя Боже! Горлом – кровь! Горлом – снег! Горлом – лед! Ты уедешь зимой! Это хуже чахотки, чумы, сумасшествия и лихорадки, Я, наверно, умру – только знаю, однажды весной Ты вернешься домой. Принеси мне в ладонях фиалки! * * * Христос воскрес! Воистину! Впервые За два тысячелетья солнце встало, Обрадовавшись будущему дню И первые рассыпав по земле Цветы – веснушками. Глаза слепит от света.. Христос воскрес! Из Иерусалима, Наверно, уже вышел он. Как скоро Настанет миг – в Москву весна ворвется, Светлейшею из бурь войдет в мой дом, Боль утолит и юность успокоит? Я, встав на цыпочки, взгляну ему в глаза Усталые: “Воистину воскресе!” – С испуганной улыбкой, как ребенок, Взяв за руку, скажу ему: “Прости! Я два тысячелетья безнадежно Любила Сына, отвергая Бога. Ты мертвых оживить мог, ты ль не сможешь – Я знаю, сможешь! – боль мою унять!” А он по голове меня погладит И скажет – кровь застынет: “Магдалина! Что – два тысячелетья! Ты все та же, И я не знаю, как тебе помочь”. “Ужели тот же рок? Ужели снова Не можешь ты остаться?” – не ответит. “Когда же выйдет срок?” – “Нам врозь дороги, И врозь – любовь”. – И колокольным звоном По-над землею разнесется новость: “Христос воскрес!” И он уйдет – о если б Он мог остаться! Но останусь – я. И будет мне и страсть, и боль, и мука – Покуда молода, а стану старой, В наследство дочке передам любовь, Приду – впервые – в церковь, пред иконой – Такой родной! – замру и прошепчу: “Так вот оно какое, исцеленье! Я с миром прихожу к тебе, отец!” ОРФЕЙ И ЭВРИДИКА Сакс замолчал. Джаз плачет по-мужски, Так судорожно, сдержанно и скупо, Захлебываясь низким, темным звуком, Заламывая холодом виски. И снова сакс. Все резче, жарче, чище Играет джаз в полупустом кафе. Сейчас сюда опять придет Орфей, Мне говорили – он кого-то ищет. Ко мне подсядет. Забормочет: “Я Отлично помню, я спустился, чтобы...” Его слова меня забьют ознобом, Прокравшись сквозняком продоль хребта. “...найти ее”, – придвинется тесней, Крылатые – тревожно вскинет брови И скажет: “Мы займемся с ней любовью... Конечно... Что еще? Любовью. С ней”. Закурит, нервно выпуская дым, Завертится – как будто в клетке птица На жердочке: “А Вы могли мне сниться? Еще тогда... когда я видел сны... Шампанского?” – Гарсон разлил “Надежду”: “За встречу, друг! До дна, до дна, до дна! Вас звать... я забываю имена, но Вас... скажите, мы встречались прежде?” Я улыбаюсь. Мне тепло и так… Так непроизносимо-невесомо. Я улыбаюсь: “Нет, мы незнакомы”. Сакс заново вступил, разрезав такт На две неравных ноты. Вдруг, вскочив И на пределе связок или легких, Так, что забьют в набат столы и стекла, Крещендо пианиста перекрыв, Переломившись надвое, как в бездну Сорвавшись и пугаясь пустоты, Он выдохнет: “Так, значит, это ты?” И затаит дыханье – вдруг исчезну? Огромный, черный, сумасшедший грач, Влетев в окно, на пианино сядет. Расстроено, растерянно, не глядя, Не в такт – разочарованный трубач Вступает, тут же поперхнувшись звуком. Болезненно прищурившись, Орфей Прошепчет хрипло: “Я Вас спутал с ней, Простите!” – и с такою мукой Посмотрит мне в глаза, что захочу Зажмуриться. Мне сразу станет тесно, Как будто съежатся в размерах стулья, кресла, Столы под скатертью, похожей на парчу. Он обернется только у дверей, Меня он не увидит... Этим летом По пятницам и, кажется, по средам Божественный играют джаз в кафе. УЛИССИАДА 1. Пенелопа – Улиссу… Знаешь, пройдет много лет, и я даже Собьюсь со счета и снова не буду пытаться... Я скажу тебе, может быть, лет через двадцать, Если встретимся, что я ошиблась, изверилась И устала. Но ты не поверишь, ты будешь (если, конечно, Не ответишь на вечный вопрос королей отрицаньем “не быть”) Говорить, говорить, говорить, говорить Что-то там о плетенье браслетов и о красоте моих рук. Я скажу, что хочу умереть. Ты мне скажешь: нельзя так. (А можно – иначе? Ты не знаешь.) Улисс, ты забыл, Что твоя Пенелопа – та женщина, с кем ты не жил, Но любил, пронеся как мечту сквозь года, ненавидит запреты. Сколько весен моих расцвело, сколько лет отцвело Без тебя – это время невиданной жатвы И неистовой жажды – вернуться, вернуться обратно В наши двадцать, когда ты впервые ушел. Ты свое отгулял. Улыбнусь. Я согласна поверить, Что ты даже пресытился – в щепу доска кораблей, Чары странствий прошли, ты вернулся домой... но, наверно, Я не та Пенелопа, и я не читала Гомера. Я не жду тебя больше. Мой сын на тебя не похож. 2. Калипсо – Улиссу 1 – Горечи не узнаешь Бедности не узнаешь Старости не узнаешь Стань же Деревом на моем острове, В землю мою врасти! – Отпусти! – Выкраду! У тебя – тебя. Памяти лоскуты искромсав, тупя Боль в тебе – Вымотав, как болезнь! Нет ее! Я! – есть! Нет ее! Умерла! Ушла Жить к другому! Забыла! Вырвалась! Нет ее! Не жена! Привиделась! – Отпусти! – Не могу. Все просто. Калипсо – остров. 2 Выбелить тонкий ствол Березы, но кровь выступает черным Горбом вулкана. Милая, Вы – ранены? Ранены? Ранены! Выпытал правду, выпытал! Я – выпита! 3. Странник... Мой Господин – я странник. я устал. Устало сердце. ноги. грудь устала. Долинами. холмами. по домам Среди людей и с ними. без людей И сквозь дома. и даже над домами – Я шел. я полз. скользил. я выгрызал, Вгрызался в каждый метр, сражался с ритмом Холмов. равнин. долин. домов. дорог. Колес. копыт. сапог. и каждый шаг Воспринимался выигранной битвой. Врастая в путь, определяя час Лишь по перемещеньям своей тени, Не вдумываясь, где на этот раз Остановлюсь перевести дыханье, Чтобы не закричать – Замри, мгновенье! – Чтоб не упасть, споткнувшись, в снег и в грязь, Не умереть от голода. от жажды. Чтоб не заснуть. в беспамятство не впасть. И где-то там, меж бредом, сном и явью Случайно не сознаться, как мне страшно. Я думал о тебе. мне снился дом, В котором нет тебя. я падал. падал И разбивался. просыпался в том Безумном состоянии, когда Не знал, где я. и я кричал – Не надо! Любимая. я знал, что ждешь – и знал, Что ты уйдешь к другому, не дождавшись... О Господи! я Странник. я устал. И засыпая по чужим домам, Я жду, что все же не проснусь однажды. 4. Приезд Улисса В свой приезд Улисс напился. Море За те годы, что он не был дома, Добрые пол-острова отъело. А Гомер соврал. Уже лет десять Пенелопа снова вышла замуж, Получив развод на основании Том, что муж лет за семнадцать брака Дома был лет пять, а то и меньше. Жалко Телемака. Бедный мальчик, Он так долго ждал отца – героя, Что стал жиголо и наркоманом И живет с каким-то толстым негром. В свой приезд Улисс напился. Остров Утопает в миндале цветущем, И густой медовый сладкий запах Опьяняет больше, чем вино. В синем небе раскричались чайки... На душе тревожно у Улисса. Сгорбленный, седой, босой, усталый, С укоризной вглядываясь в море, Он внезапно видит в нем, как будто Он вернулся молодым и сильным, Пенелопа дождалась, а сына Вся Итака чтит своим героем. В свой приезд Улисс напился. Все, кто Ночью той не спал, могли бы видеть Старика в потертой черной куртке С грустными собачьими глазами И лицом, изъеденным, как оспой, Мудростью, лукавством – и еще Чем он там болел и чем был славен? Говорят, он улыбался доброй, Странной, ненавязчивой улыбкой, Говорил так тихо и бессвязно, Что его никто не мог понять, И в конце концов решили: пьяный. А наутро он исчез. Сказали, Что, экскурсоводов, возвещавших, Что “Сие – та самая Итака, Из которой, по легенде древней, В дальний путь отправился Улисс...”, Обвинив во лжи, какой-то “явно Сумасшедший нищий злой старик” – Мой Улисс – ушел искать свой остров. И с тех пор его никто не видел...

	ЗАКАЗАТЬ КНИГУ КСЕНИИ ЩЕРБИНО
КНИГИ НАЗАД:		КНИГИ ВПЕРЕД:

Виктор ЕСИКОВ
Сергей ЯН
Ольга КАРАСЕВА
Людмила БАЖЕНОВА
Валентин ГЕРМАН


	Ксения Щербино – способный и оригинальный молодой поэт, один из самых известных авторов крупнейшего литературного сайта poezia.ru, неоднократно номинировалась на интернет-конкурс Литер.ru, была его победителем.


	<!--webbot bot="HTMLMarkup" endspan --> <a href="http://www.linkexchange.ru/users/017238/goto.map" target="_top"><img border="0" height="60" width="468"></a> <!--webbot bot="HTMLMarkup" startspan -->